Никита не ответил. Где-то в темноте крыльца, в трех шагах от раскладушек, по-деревенски просверливал звенящим тырканьем, неустанно раскалывал ночное безмолвие сверчок, на миг замолкал и вновь посылал пунктиры сигналов в пространство, мимо матово синеющих сквозь тополя уличных крыш.
Молчали долго.
— Значит, Вера Лаврентьевна очень тяжело болела? — медленно спросил Алексей.
— У меня были страшные ночи. Полгода.
— Представляю…
Красно разгоревшийся огонек осветил брови Алексея, колыхнулся и, трассой прочертив параболу, упал в траву, мерцая там потухающей искрой.
— А что ты знаешь о моей матери? — вдруг осторожно спросил Никита. — Ты говорил, она приезжала сюда. Ты ее видел у Георгия Лаврентьевича?
— Что я знаю? — помедлив, проговорил Алексей и повернулся на бок, строго и испытывающе вглядываясь в Никиту. — Не много… Но достаточно, чтобы понять, что с ней случилось… Однако, брат, это почти бессмысленно…
Никита приподнялся на локте.
— Что бессмысленно?
— Бессмысленно говорить о том, чему уже ничто не поможет. Ничего не решит. Потом все изменилось, настало другое время. Думаю, ты меня понимаешь.
— Я понимаю… Но что ты все-таки знаешь именно о моей матери? Зачем она приезжала к Георгию Лаврентьевичу? — повторил с настойчивостью Никита, глядя на Алексея сквозь полосы лунного света, которые, дымясь, падали сверху, разделяя их раскладушки, как сетью. — Ты начал… и не договорил. Ты сказал, что она приехала сюда в телогрейке…
— Это было давно, брат, и не хочется шевелить это давнее. Жить прошлым невозможно. Всем нам надо жить настоящим, Никита. Согласен?
— Но ведь она приезжала к вам?.. И разве я не имею права знать, зачем она приезжала?
— Вот что, — произнес Алексей решительно. — Да, ты имеешь право! Но сначала скажи мне: Вера Лаврентьевна что-нибудь говорила тебе раньше о Грекове? Ты раньше слышал о нем?
— Только один раз. Когда передавала письмо. Она раньше никогда не вспоминала о родственниках. Только о своей двоюродной сестре Лизе. Но та умерла два года назад.
— Преклоняюсь перед твоей матерью, — сказал Алексей, и раскладушка под ним закачалась, он лег на спину, заложил руки под затылок. — Маленькая, как девочка, была, только вся седая. А когда она писала письмо?
— За день перед смертью она дала мне письмо. В больнице.
— А в письме что?
— Я передал его Георгию Лаврентьевичу.
— А он что?
— Сказал, что мать в письме просит позаботиться обо мне, перевести из Ленинградского университета в МГУ. Чтобы я жил в Москве. Рядом с родственниками. Больше ничего. Я не читал письма.
Свежий ночной воздух пробирался к его голым плечам, и он чувствовал нервную дрожь и от этого ночного воздуха и от необоримо охватывающего озноба.
— Не может быть, — после паузы проговорил, как бы не веря, Алексей и некоторое время лежал молча. — Не может быть! — повторил он.
Раздробленные световые полосы переместились в палисаднике и теперь ярко, как узкие лезвия, кололи, лезли в глаза Никиты, и он не мог разглядеть лицо Алексея, слышал только удары своего сердца, они отдавались в висках.
— Этого я не предполагал, Никита. Дело в том, что это почти невозможно… — Алексей, раздумывая, помолчал, договорил размеренно: — Нет, мне трудно поверить, чтобы она написала отцу так, как ты сказал.
— Почему трудно поверить? — выговорил Никита ощущая острый холодок ночи и все усиливающийся колючий озноб, который заставил его стиснуть зубы, чтобы не выдать дрожь голоса. — О чем ты подумал?.. — глухо спросил он.
— У меня сложные счеты с отцом. И давние, — ответил Алексей с жестким спокойствием. — Но это опять возвращение к прошлому. Правда, многое я уже простил ему. Нельзя постоянно жить как натянутая струна. Да и он сейчас не тот. И я не тот.
— Что ты знаешь о матери, Алексей?
— Ты непременно хочешь это знать? И выдержишь, если узнаешь правду отношений Веры Лаврентьевны с отцом?
— Я хочу знать. И конечно, правду. И я выдержу.
— Ну хорошо, брат. Тогда слушай, как было.
Алексей сбросил одеяло и в майке, в трусах сел на раскладушке, оперся на ее край; проступали в лунном сумраке его колени; потом его рука стала шарить по одеялу: он, вероятно, искал папиросы. Сказал:
— Когда твоя мать вернулась, десять дней она пробыла в Москве. В августе месяце. Каждый день ходила в Военную прокуратуру и каждый день ждала реабилитации одного профессора, он тоже должен был вернуться оттуда. Его фамилия Николаев. А они когда-то шли по одному делу. Твоя мать наводила справки у новых уже тогда следователей, которые занимались реабилитацией, в том числе и этого профессора. В архивах искала какие-то документы.