— Значит, равновесие? — усмехнулся Никита. — Значит, теория Валерия? Я уже слышал похожее. И что же?
— Какая, к чертям, теория равновесия! Понятия никакого о ней не имею, — сказал Алексей, тяжело откидываясь на спинку сиденья. — Я говорю, с отцом особый случай. Знаю, что сама жизнь наказала его, когда он лежал с инфарктом.
— А если бы мать не вернулась?
— Вот что. Разреши насчет этого письма вмешаться мне, брат? Завтра я поеду к нему. Но прошу тебя без меня ничего не делать. Тебе остыть надо, братишка, обдумать все. Иначе наделаешь глупостей, понял? Ты меня понял?
— Да, Алексей, я хочу прочитать письмо матери. Я хочу убедиться. Потому прежде всего, что там обо мне идет речь.
— Сейчас ко мне домой, — хмуро сказал Алексей.
Он включил фары; машина выехала со двора.
Глава десятая
Ему открыла дверь Ольга Сергеевна; заспанная, еще не причесанная, с сеточкой на плоско придавленных волосах, с припухшими от сна глазами, она радостно-изумленно заглянула в самые зрачки Никиты, вскрикнула:
— Да куда же вы исчезли? Слава богу!.. — и пропустила его в переднюю, придерживая одной рукой халат на груди, а он в ответ лишь сухо кивнул ей, как чужой, и, не задерживаясь, перешагнул через узлы, через какие-то приготовленные чемоданы в передней, а когда увидел длинный, пахнущий свежей мастикой коридор и в конце его двери кабинета, сумел выговорить только два слова:
— За вещами.
— Пожалуйста, Никита, пожалуйста! Вы разве уезжаете? А мы на дачу собрались, думали: где же вы? Куда исчезли? Куда уезжаете, зачем? Где пропадали эти два дня?
И она, услужливо забегая вперед по коридору, шелестя халатом, постучала в дверь кабинета, крикнула преувеличенно обрадованно:
— Георгий, Никита пришел! Никита к тебе!..
«Да, я все-таки зайду к нему, сейчас зайду…»
Огромный кабинет был полон утреннего солнца, оно стояло в окнах, обнажающе резко и четко освещало на полу толстый, с красными разводами цветов ковер, застекленные шкафы, темные гравюры на стенах, глубокие в белых чехлах кресла, широкий, в глубине кабинета, полукруглый, заваленный грудами книг и папок письменный стол, за которым, выпрямившись, глядя на Никиту, сидел Греков, и Никита сначала не увидел, не различил его лица — лишь прозрачный венчик седых волос светился под солнцем на его голове, легко колеблясь, как шар одуванчика.
— Оч-чень обрадован вас видеть, Никита! Очень обрадован! — донесся из этого солнечного света, из этого слепящего сияния свежий тенорок Грекова, в голосе его была жизнь, приветливость, бодрость, и этот свежий звук голоса особенно резанул слух Никиты. — А мы с Ольгой Сергеевной уже готовы были обидеться на вас! Решили, что вам не понравилось ночевать здесь! Или мы не понравились. Ну садитесь, голубчик. Отлично, отлично! Садитесь в кресло, чтобы я мог вас, так сказать, лицезреть. На полчаса — рукопись в сторону. Прочь ее!
И он положил автоматическую ручку возле толстой рукописи, над которой, видимо, работал.
— Я пришел… — выговорил Никита, не садясь и с мукой и трудом отыскивая в памяти заготовленные по дороге слова о своем отъезде, о том, что он ни минуты не может находиться в этом доме по многим причинам, чувствуя, как эти слова толкались в нем гневом и отвращением и он должен был сказать их в ответ на этот свежий, бодрый тенорок, своей будничностью поразивший его на пороге кабинета. — Отдайте мне письмо матери.
«Отдайте мне письмо матери» была фраза, внезапно вырвавшаяся, и Никита, выговорив ее как бы отдаленным голосом, ужасаясь своей мерзкой нетвердости, повторил громче:
— Верните, пожалуйста, письмо моей матери.
— Не понимаю…
Он увидел лицо Грекова, качнувшееся над столом, — желтовато-розовое, мало тронутое морщинами, чистое, точно утром было тщательно вымыто и смазано детским кремом. Под косматыми, выгнутыми легким удивлением бровями голубели, наивно моргали глаза; округлые плечи поднялись так, что темная рабочая курточка с кармашками сморщилась на груди.
— Не понимаю! — повторил Греков и с наивно-серьезным выражением молитвенно сложил перед собой руки. — Вы меня ставите в неловкое положение. Письмо вашей покойной матери адресовано мне. И не только на конверте мое имя… Но и содержание. По каким мотивам я должен вернуть его вам? Я предполагаю, дорогой, что я не так вас понял… Может быть, вы поясните, голубчик?