Западные художники утверждают с горечью или же с бесстрастностью, что парадный портрет буржуазного мира чрезвычайно полинял. Нам же не без оснований кажется, что он подмочен мировыми дождями, его черты потускнели, покрылись пушком плесени и пятнами затеков, подозрительно похожими на багровые следы крови.
Где же идеи человеколюбия, свободы, правды?
Где вера в возрождение «планетарного человека», гомо героикуса? Неужели реальность «цивилизации сверхпотребления» подсказывает литературе жалких, нивелированных ею людей с нивелированным миропониманием в современном сверхгосударстве, где отчаяние живет в обнимку с позитивистским скептицизмом? Может ли быть распят Иисус Христос за все грехи земные сейчас, когда люди уже сами распяли себя на древе бездумности, самонадеянности и буйствующей плоти?
Это что — постмодернизм? Или реализм? В чем же тогда смысл идеи человека? Где же хранители спасительной от разврата духа мудрости, защитники и поборники «вечных идеалов»? И есть ли они в этом мире?
Они есть. В современном искусстве заряд нравственного «насилия» и «истязания» (да, нравственного истязания, по Толстому и Достоевскому) является массовидным средством воздействия, которое ведет к очищению человека. При всем бездонном жизнелюбии только трагическое мироощущение художника может потрясти и обновить душу, эта остановленная им секунда жизни между прошлым и будущим; между минувшим и наступающим, еще не потерявшим надежду на спасение.
И прекрасное и безобразное одинаково заразительны. Литература — это монолог о человеке, а не об «одинокой толпе», о человеческой душе, которая постоянно стремится к общению. Правда — всегда живая материя. Ложь всегда мертва, как бы ни была она энергична, действенна.
Сила и призвание художника — в служении людям. Но для этого надобно сойти с борта гибельного неверия на континент человечности и найти в огромном мире себя, как Он и Она случайно или закономерно находят друг друга. След человека, «космического зверя», теряется не в тумане галактик, а в исходном добром разуме, в любви к женщине, а значит — к детям, к красоте сущего, к матери-природе.
Слово «жил» для каждого художника должно означать «любил», несмотря на то, что мы, писатели XX века, жили в век героизма и расчета и не гуляли, как кошка Киплинга, сами по себе. Мы хотели быть в искренних отношениях с правдой истории, в силу личного опыта и убеждений отвергая формулу об абсолютной автономности творчества, так сказать, независимого от революционных процессов.
Да, литература отстаивает в человеке человечное и возвышает его над смертью.
Во всяком большом художнике лишь толика правды своего народа, в великом гении — правда общечеловеческая.
Творчество — не лучшая ли это часть нашей жизни?
Что больше объединяет людей — любовь или искусство? Не синонимы ли это?
Поэзия
Во всяком поэте погасла бы сама поэзия, если бы он не был убежден, что даже от одного хорошего человека мир становится лучше. Не здесь ли следует искать ключ к воротам загадочного сада словесности, издавна поражающего людей красотой своих плодов?
Что ж, поэзия — это изначальный феномен, она родилась под южным солнцем, и до сих пор слово художника является солнценосным, ибо несет энергию света, лучи добра, которое строит мосты от понятия «я» к понятию «мы», от понятия «мы» к понятию «я», объединяя острова чувств в континенты ожидания и надежды.
В поэзии все зависит от формы выражения, эта форма может исказить слово, сделать его фальшивым или сообщить через него истину.
При любви к парадоксам можно, конечно, обрадоваться алогичной формуле: «Слова, выразившие мысль, мертвы». Но все-таки, видя эти пустые вагоны, высадившие пассажиров на станции назначения, мне хотелось бы сказать, что слово — это своего рода Ноев ковчег, спасающий мысль для ее нового рождения, для продолжения жизни всего искусства. Мир, отраженный, растворенный и вторично рожденный в слове, становится вещным и вечным, так как в слово впечатана человеческая память, несущая прошлое мира, всю историю его — состоявшуюся и несостоявшуюся — мгновения настоящей действительности, тоже через срок определенный уходящие в прошлое, чтобы стать историей.