Днем мы карабкались по отвесным тропам и дорогам, втаскивали на себе орудия, занимали высоты, открывали огонь и, потные, закопченные, задыхаясь от скопленной пороховой гари, продвигались дальше и снова спускали по кручам и снова подымали орудия на вершины, порой не понимая, где фронт, где тыл: немцы, не успев отойти, оставались справа и слева, в ущельях, в лесах. И ветреными ночами, когда над шумящими елями мелькал, мчался в прорехах туч месяц, немецкие ракеты всполошенно носило ветром над нашими головами, и свет их смешивался с россыпью наших ракет, и трассы пулеметных очередей сталкивались в гудящей осенней темноте.
Иногда впереди где-то за черными пиками Карпат вставало бледно-розовое зарево, обвальным гулом докатывало до нас слабые отзвуки далекой бомбежки. Однако тогда мы не знали точно, что в Словакии началось восстание против немцев, что там действует целая партизанская бригада, крупное интернациональное соединение партизан (русские, украинцы, словаки, чехи) под командованием сталинградского коммуниста майора Кокина.
Документальная повесть-хроника И. Кандаурова «Словацкая легенда» рассказывает именно о том, что происходило в ту осень за Карпатскими перевалами в Словакии, приоткрывает перед нами всю сложность борьбы партизан с немецкими захватчиками, с власовцами, с провокаторами в обстоятельствах подчас неумолимых, трагических, где мерой справедливости была ответственность за жизнь каждого человека. Время войны не терпит истину в двух лицах, более того — выбирает одну сторону медали, один цвет, один долг, одну родину даже тогда, когда человек сражается и гибнет за нее на территории другой страны.
1980
Мир Шолохова
(Диалог с писателем Арсением Ларионовым)
Новое слово
— Юрий Васильевич, пожалуй, после Льва Николаевича Толстого в русской литературе не было примера, равного Шолохову, когда писатель, придя в нее столь рано — в девятнадцать лет — первые рассказы, в двадцать один — первый сборник, в двадцать три — первые две книги «Тихого Дона» и широкое признание, — остается полвека первым не только в отечественной, но и мировой литературе…
— Исключительно счастливая судьба, может быть, даже более счастливая, чем у Толстого. Он лишь мечтал о книге из народной жизни, Шолохов написал ее.
— И все же, по-моему, не напиши Шолохов третью и четвертую книги «Тихого Дона», вряд ли он занял бы в русской литературе такое место. Именно в этих двух томах с поразительной силой раскрылся его гений…
— Да, без этих двух томов все в его судьбе, вероятно, было бы иначе. Но тогда мы воспринимали бы его творческую жизнь как трагически оборвавшуюся — ведь талант уже крупно заявил о себе в «Донских рассказах», «Поднятой целине» и особенно в первой и второй книгах «Тихого Дона». После этих произведений ждать надо было от него многого, и оно явилось, это многое, — завершающие книги «Тихого Дона» были потрясающими событиями в художественном мире. Законченный роман стал целой человеческой судьбой. Он вызывает у меня и ощущение самой жизни писателя. Первая книга — это богатство и буйство красок, радость первородства, юность. Вторая — острое чувство молодости. Третья — зрелость через горькое познание. Четвертая — золотая середина пути, выбор и осмысление, мудрость и близкая истина. Писатель творил роман в согласии с собственным развитием. Но им была прожита не только жизнь, в максимальном приближении он прожил эпоху. Это определило его художественное прозрение. Как долог путь Толстого от «Детства» до «Хаджи-Мурата», Достоевского — от «Белых ночей» до «Братьев Карамазовых», то есть от сентиментально-романтического состояния до строго углубленного философского осмысления. Шолохов же сразу врывается в литературу как бы ясновидцем. И в этом феномен его, великого художника.
— Что вы вкладываете в данном случае в понятие «ясновидец»?
— Талант не знает возраста. Юный Шолохов обладал жизненным, нравственным и литературным опытом в таком изобилии, что открыл новый мир, доселе человечеству неизвестный. Художник, по моему убеждению, жизнь не воспевает, не отражает и не изображает в иллюстрациях, подобно посредственностям, а создает вторую реальность, потому он и властен спорить со временем, ибо твердо стоит на земле и является частью своего народа, разделяя его чаяния, духовные истоки и надежды. Тогда он творит новое слово в литературе.