— Да, вы, пожалуй, правы. Таких глубин души и дна ее коснулись только русские писатели, открыв перед миром русского человека без оглядки и нещадно. И все же, признаемся себе, несмотря на эту художническую беспощадность, русский человек по-прежнему остается с таинственной душой, до конца непознанной, неоткрытой, непостижимой. Вот в чем парадокс…
— Интересно было бы обратиться к истокам русского характера. Что, с вашей точки зрения, исторически является стержнем его?
— Истоки, наверное, в необычайно трудных условиях обживания русской равнины, Севера, Сибири, Урала. Кроме того, становление русской нации имеет целый ряд трагических эпох, что никогда бесследно не проходит. На Руси рано появились правдоискатели, богоискатели, бунтари, одержимые идеей и неистовые. Степан Разин, Емельян Пугачев, протопоп Аввакум — это великие люди из народа, которые хотели найти и постичь истину, по-своему размотав тугой клубок сложнейших противоречий. Понять истоки добра и зла помогает история и философия. И нет другого инструмента, который помог бы разгадать тайны человеческой души, кроме инструмента литературы.
— Не оттого ли в лучших своих произведениях русская литература всегда решала вопрос непримиримости добра и зла, вопрос выбора пути…
— Выбор — как выбор смысла жизни. Это верно. Русский человек в муках ищет, как ему жить. Поэтому у него обостренное отношение к своей и чужой боли и тысячи сомнений. Необходимость быть душевно чистым (все время) и подчас невозможность быть чистым в силу разного рода обстоятельств рождают стыд, смятение, дух противоречия, глубочайшее раскаяние после совершенного проступка: «Зачем? Что я сделал?» Тогда самоистязание, казнящее самоуничижение, мучительное угрызение совести. Ничего подобного вы в другой литературе Не встретите. Бесподобная флоберовская Эмма Бовари не сомневается. Она ищет наслаждения без страданий. И возмездие, павшее на Анну Каренину, — это наказание более высокого нравственного порядка, чем наказание Эммы. А какой сгусток противоречивых чувств в «Тихом Доне», доведенных иногда до непереносимой, предельной боли, до смертельного исхода. Вспомним три женские смерти — Натальи, Дарьи и, наконец, Аксиньи, все они погибают ради нравственной чистоты, ради освобождения от тяжкой душевной безысходности. И в этом отношении «Тихий Дон», — пожалуй, самый русский роман в истории русской литературы. Женские образы в нем — натуры ярчайшие и разные, с одним, однако, стержнем — чрезвычайно сильное материнское начало, как бы очищающее от всякой возможности скверны не только детей, но и мужей, ибо мужья для них как дети. Наталья же — один из лучших образов женщины скорбящей, любящей, терпящей, тип рублевской богоматери. Современная мировая литература такого духовного постижения сущности женщины не знала.
— А что в этом неустанном, воистину титаническом процессе осмысления, утверждения русского характера прибавил, на ваш взгляд, Шолохов?
— Он увидел русского человека на границе нового— разрыв с прошлым, начало неведомого и движение в нечто еще не познанное. Великий Октябрь — самое большое событие XX века, и Шолохов открыл характеры этого бурного, революционного времени, заключив союз с самой правдой, а не с беллетристическим правдоподобием. Правда — критерий и двигатель всей громады повествования. Поступки Григория во многом противоречат правде времени, и мы сожалеем об этом, но в них не правдоподобие, а правда характера сложного, многомерного, написанного очень крупно, национально и общечеловечно. Шолохов создал казацкий характер, прогретый жарким донским солнцем, овеянный полынным степным ветром, иссеченный грозовыми дождями. Да, роман о казаках, а получилась общечеловеческая эпопея и великая поэма о человеке. В «Тихом Доне» верно передана главная внутренняя черта русского народа — совестливость, и обостренное чувство выявленной совестливости предполагает поиск правды для других. Григорий Мелехов лишен корысти и эгоизма… Он думает, как всем жить лучше. Он непримирим, когда народ вдруг становится для кого-то «быдлом», и тут он может не только словом припечь, но и — шашку наголо — со всей совестливой силой врубиться в самое смертельное пекло, уже не думая о себе. Он неистов, горяч до отчаяния и совершенно безудержен в раскаянии.