Толстой и Чехов — два русских гения — подтвердили, что феномен искусства бессмертен.
1980
О Сергее Орлове
Он иногда звонил по вечерам, и его протяжный голос: «Юра-а, здорово-о!» — можно было узнать сразу по особенной орловской глуховатости, по особенному радостному тону. Он любил радость общения, ценил мужские встречи («Заедем в гостиницу к Мишке, выпьем по рюмочке, поговорим»), дорожил ими, как я сейчас понимаю, больше других, занятых повседневной суетой друзей, и был предан фронтовому товариществу, как никто из нас, сохраняя в себе незамутненную верность военному прошлому. Эта верность мужскому братству была второй сущностью поэта Орлова, и было вроде бы спокойней, теплее оттого, что по земле ходил своей цепкой, немного пружинистой походкой он, Сергей, Серега, Сережа, готовый хоть посреди ночи встретиться или поехать куда угодно, ради дружбы, душевной помощи, искреннего разговора. И в этом не было ничего наигранного, ложно рыцарского, показного, не было никакого насилия над собой — в этом сказывалась его натура, человеколюбивая, исполненная постоянного молодого и веселого интереса к жизни, любопытства к миру, а не только к искусству, как это бывает порой в серьезном возрасте у познавших, почем фунт лиха, поэтов.
Мне пришлось видеть его в разных обстоятельствах, видеть добрым, сердитым, настойчивым, но мальчишески восторженным, умиленным, даже разнеженным он показался мне лишь в поездке по Вологодской области, куда отправились мы втроем однажды летом: Сергей Викулов и Сергей Орлов решили показать мне свою обетованную родину, край голубого неба, белых облаков, огромных озер и лесов.
Было это ни с чем не сравнимое путешествие, в котором северный белый блеск солнца, ласковое тепло лета, запах травы, синева бескрайних озер, одновременно жаркое и прохладное дуновение на лесных полянах — все ощущалось нами первозданным, чистым, как в детстве. И Сергей, несколько хвастаясь, гордясь этой сказочной землей, где родился он, заглядывал с ребяческой лукавинкой нам в глаза, посмеивался от удовольствия, спрашивал: «Ну, как, а?»
Не забуду, как лунной ночью мы бродили по тишайшему Белозерску, по его древнему земляному валу, откуда были видны внизу среди неподвижной темноты деревьев залитые луной крыши, потом сидели на деревянных перилах пристани, овеянные покоем воды, потом карабкались по прибрежным валунам Белого озера, тоже беззвучного, до горизонта лунного, пахнущего здесь влажными старыми камнями, потом стояли возле тихого, насквозь зеркального канала, напоминавшего нечто торговое, давнее, голландское (только не хватало меж берегов белых парусов лодок), и прочные каменные с решетчатыми окнами пакгаузы, построенные еще Великим Петром, смотрелись в светлую ночную воду так же, как и триста лет назад, колдовски перенося в этот безмолвный час августа навсегда (а может, не навсегда) ушедшее время.
Мы ходили с Сергеем по тропинкам его детства, по той же траве, по тем же камням, омытые тем же пресным, свежим воздухом вблизи воды, тем же лунным светом, так же звучно отдавались шаги на деревянных мостках пристани, так же где-то на окраине лаяли собаки, так же мягка была пыль, так же плыла тишина ночи над темным городским валом, над латунным сверканьем озерка, над верхушками деревьев.
Сергей говорил мало, смотрел вокруг, курил, загадочно, почти нежно улыбался, я чувствовал скрытое радостное оживление в нем — и только тогда понял, почему он почасту говорил, что без поездок на Вологодчину не пишется ему.
Как бы ни была мудра, оснащена опытом зрелость, все же детство, молодость — лучшая пора человеческого утра, время познания мира чувством, время надежд и утверждения любви к сущему. Все высокое и доброе, трагическое и великое, чего достигла в своем развитии современная поэзия, обязана молодому порыву, беспокойному духу, и рождалось оно не в теплых перинах, а под весенними знаменами, облитыми дождями, пронизанными солнцем и пулями, обдутыми полевыми ветрами, горьким порохом сражений. Молодость — это область чувств: чуткость к правде, приятие жизни и отрицание смерти. Зрелость — это область мысли: осмысление сущего мира в движении.
Имя Сергея Орлова известно всем любителям литературы. Его поэзия соткана из молодости и зрелости, ибо наделена властным излучением чувства и мысли, и этот союз долговечен.
У него была обыкновенная и необыкновенная биография военного поколения, и в жизни и в стихах он был скромен, мужествен и непримирим. Его поэзии было присуще ликующее, жизнелюбивое начало, несмотря на печальные строки, на горечь невосполнимых утрат и уходящих мгновений бытия.