Сергей Орлов не был торопливым поэтом, его человеческая застенчивость, его внутренняя культура отвергала эстрадный успех, заманивающие балаганные жесты, головокружительные, рассчитанные на аплодисменты качели, он не позволял себе говорить напряженным голосом, перебивая других, он не обгонял в суете и мельтешении собственные строки, верно служа поэзии.
Когда я думаю о таланте Орлова, он представляется мне высоким прочным мостом, перекинутым из настоящего в будущее, потому что творениям этого большого поэта уготована долгая жизнь,
1980
Евгений Носов
Евгений Носов — один из самых талантливых наших стилистов. Современный литературный русский язык с его безграничной емкостью, мужественной строгостью и застенчивой нежностью сверкает в его книгах подобно драгоценному камню, отшлифованному мастером.
В первую очередь я сказал о стиле этого писателя потому, что читать его — истинное наслаждение и вместе незабываемое путешествие в глубокий и искренний мир его жизненного опыта и чувств, вобравших в себя и трагедию и красоту человека.
Как крупный художник, Носов всегда касается главных проблем жизни — истории правды добра и правды зла, — может быть, поэтому в манере его письма, в его героях, пейзаже, размышлениях присутствуют, на мой взгляд, два начала: мужское (истина, справедливость, доброта, здравомыслие), и женское (надежда, мечта, ожидание счастья).
Без этих двух начал невозможно представить ни одного художника в прошлом, ни одного серьезного писателя в настоящем, особенно тогда, когда в искусстве веют с разных сторон ветерки условных новаций, подчас вялых, но подчас беспощадных, презирающих во имя модерновой формы многослойный реализм и действенность «мужского» глагола и «женского» эпитета.
Евгений Носов никогда не придерживался равнобедренной морали середины, то есть среднего, спокойного, холодноватого отношения к реальности и характеру персонажа. Писатель страстен во всем, владея крайними внутренними человеческими состояниями — слезами и смехом. Не они ли воздействуют на нашу нравственность?
В своих книгах он объясняется в любви всему сущему, но и ненавидит, страдает, подает сигналы бедствия, рождается и погибает вместе с героем, испытывает мучительную боль за человека в дни его бед и тихую гордость за него в пору их преодолений.
Его рассказы (особенно я люблю «Красное вино победы» и «Шопен, соната №2») исполнены строгости, изящества, красоты, но не той красоты, которую создает недолговечное царство моды, а той, которая рождена талантом и находится в согласии с природой правды и слова.
Повесть «Усвятские шлемоносцы» издается в юбилейный год 600-летия Куликовской битвы. Она очень близка тому великому историческому подвигу народа совпадением чувств, ибо вся пронизана теплотой патриотизма, печалью разлуки, военной тревогой еще недавних лет, бесконечной любовью к земле, нашей зеленой колыбели, скорбью о навсегда ушедших из родного дома на поле брани.
Вечен народ, не утративший историческую память.
1980
«Только талант —истинная новизна»
(Ответы на анкету «Литературной газеты»)
1. Вы спрашиваете, какие новые черты присущи, с моей точки зрения, современному этапу развития литературы социалистического реализма. Хочется надеяться, что критика — не знание о литературе, а знание литературы, поэтому именно она должна ответить на данный вопрос,
2. Талант (в истинном понимании его) — всегда новаторство, ибо это особое видение мира, свой круг персонажей, свои идеи, стиль, ритм как выражение яркой индивидуальности художника.
Судя по статьям и рецензиям, в нашей литературе каждый второй или третий литератор талантлив. Не надо обманывать чужое самолюбие, льстить самим себе и друг другу (нередко с определенной целью), потому что, не обладая талантом, никто не станет подлинно талантливым, сколько ни повторяй этого слова.
На самом деле талант и новаторство — синонимы или почти синонимы. Вместе с тем порой возникает сомнение: не движется ли искусство по замкнутому кругу? То есть не является ли «новое» в нем повторением давно забытого самой жизнью и не подражание ли это с рабским подобострастием чужой походке?
Иные понимают новаторство изящной словесности как разрушение и в этом чувствуют сладость новизны — ликование и пляска на пепелищах, среди разорванного смысла, разбитых слов, исковерканных фраз, изуродованной формы: «Да здравствует новое, новое, новое!» Эта пляска геростратов неприятна потому, что естественную радость, боль, вкус воды и хлеба нет смысла заменять эрзацем чувства и эрзацем вкуса, выдаваемым за открытие нового.