Талантливая российская литература не в долгу у народа, она давно избавилась от метода кратчайшего расстояния между двумя точками, от самонадеянного утверждения своей особой манеры, близкой иллюстрации, от роли «певца» (как успокаивающе радужен этот соловьиный образ!). Великой литературе не подобает петь, а подобает анализировать, исследовать, познавать общественное, индивидуальное, национальное, нравственное, здоровое и больное.
И что бы ни было, остаются первородные и наисовременнейшие проблемы; смысл жизни и смысл смерти. И остаются вечные человеческие истины; добро, любовь, совесть. Замечу, что социальное слово «совесть» произошло от слова «весть» (весть чувству и разуму от некоей абсолютной справедливости, призывающей к пониманию и соучастию: со-весть). Именно она, совесть, — праматерь литературы. Самый совестливый роман нашей эпохи, написанный с позиций классовой истины, — это «Тихий Дон», и самый большой интерес в последние годы вызывают книги о народной жизни. Лучших российских писателей по праву следует назвать совестливыми — народные драмы исторических переломов не заменяются и не подменяются в их книгах машиноподобными производственными конфликтами, инсценировками протоколов, надуманных страстей, где фальшь заседательских ситуаций маскируется от начала до конца бранью между алгебраическими знаками плюс, минус, где мнимые страсти героев, их «самоподглядывание» льются водицей, где полумысли-получувства подтверждаются, пусть и невысказанной вслух, формулой; «Даже когда я плакал, я чувствовал, что слезы мои текут литературно».
Рай был идеальным состоянием блаженства, созданным вовсе не инквизиторской мыслью, а наивным воображением, должно быть, раскаявшихся грешников. У нас слишком много случайных добрых малых, затесавшихся в критику и художественную литературу, поэтому в оценках, восторгах и хуле происходит одна чертовщина за другой. Критерии в критике размыты. Нередко тут господствует хаос, который пытаются упорядочить лишь отдельные мыслящие критики, лишенные пристрастий и любви к комендантскому часу с паролем и пропуском: «свой».
Но в России есть гении и есть таланты, и нам нет смысла запираться в камеру застенчивости и самоуничижения.
Известно, что форма — это обратная сторона сущности: то, что снаружи, то и внутри. Роман — масштабный жанр, где мгновения истории взвешиваются как многослойный пласт реальности, и в ней познаются состояния личности и общества. Вместе с тем роман — история души и картина нравов народной жизни, которая стоит на радости и страдании, но где всегда присутствуют три черты: трудолюбие, любовь к Родине, талантливость.
Есть писатели, способные передать звук дождевых капель, шорох осеннего листа, есть и другие художники, которые обнаженными нервами воспринимают чужую боль и подают человечеству сигналы о бедствии и помощи ДРУГ другу. Не утонченный аристократизм, а демократия, не отчуждение, а борьба и надежда, — литература безнадежности не помогает нам жить.
Наивысшее познание героя — это возвращение или невозвращение к самому себе. Найти или утратить себя — значит найти или приблизиться к смыслу трагического XX века. Что это — отчаяние реализма? Нет, если писатель пренебрегает человеком и его болью, то и человек отвергает писателя. И тогда этот художник «выпадает из своей эпохи».
Писатель пе должен зависеть от иерархического положения на литературной лестнице, от почетных и уважаемых званий, от полученных наград. В нем должен быть нравственный дух правды.
Самое мучительное время для каждого из нас —время между двумя книгами: написанной и еще не существующей.
Правда — привилегия писателя, которая дается ему неравнодушным сердцем.
Декабрь 1980 г.
На дорогах мира и добра
(Беседа с журналистом Виктором Бухановым)
— Вначале хочу привести несколько выдержек из недавнего вашего выступления перед студентами Московского университета.