«Божество в себе»
— Вот тут-то, по-моему, и начинается литература Достоевского, которую никто не предвосхитил, не превзошел. Да, Раскольников убивает старуху не ради куска хлеба, а из желания утвердить собственное всевластие: «бог — это я». Никакая религия и общественная нравственность над ним не властны. Он сам себе бог, судья, вершитель судеб… Это его бонапартизм, его тулон. Вот на какую «вершину» неограниченной дозволенности он взобрался. И, против всех ожиданий, тщеславных надежд, восхищений своим духом и самообладанием, летит с обманчивой победной высоты вниз и разбивается… Достоевский дает нам возможность познать эту тайную жизнь «божества в себе» и вместе с Раскольниковым прожить ее мучительно, очищающе и понять, что шаткое «я» Раскольникова магической силы не имеет, оно просто малосостоятельно, рабски ничтожно…
— Не думали ли вы, Юрий Васильевич, вот о чем? Рассказывая нам жизнь Раскольникова, князя Мышкина, Смердякова, Мити Карамазова, Достоевский, по его собственному выражению, настойчиво обращает нас к мысли, что «высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье». Вот когда человек для него совершенен и обожаем.
— Замечательно. Это и есть смысл всех его исканий. Он страстно верил, что эгоисты, «божества в себе», посшибав лбы с жизнью, пройдя через страдания, вину и раскаяние, еще могут увидеть солнце, найти умиротворение духовным счастьем. Показать это раскаяние и умиротворение — высшее призвание литературы.
— Не кажется ли вам, что сейчас само отношение к литературе, в частности и к произведениям Достоевского, становится несколько утилитарным. Читатель приобретает знание о произведении, а не живет муками героев романа. Он скорее конформист, нежели совестливый человек. Явление это распространено на Западе, но захватывает и нас… Слишком рационально современный человек относится к чувствам, сопереживаниям.
— Скорбное противоречие, Арсений Васильевич. Но тому есть и горькое объяснение. Машинная цивилизация жестоко нарушила равновесие человека и природы и очень пошатнула нравственное равновесие. Человек стал терять главное — свою духовную силу, ослаб стержень жизни. Вещи, которые так обильно производят безотказные в техническом отношении автоматы, к сожалению, рождают неудержимость в поглощении, алчность в людях. Вещи превращаются из слуг в господ, а сам человек — в некую жадную машину потребления, теряя свою душу, обменивая ее на предметы удобства, на голубые и малиновые унитазы. Современная цивилизация, а точнее электрический, химический, атомный прогресс, постоянно усиливаемый деловыми предпринимателями и корпорациями, не сделал человека счастливее, духовно богаче. Она, эта цивилизация, вытесняет чувства, рожденные веками в отношениях с природой.
— Значит ли это, что переродились и страсти? Ведь Достоевский-то был убежден, что человек изменится не под действием внешних причин, а скорее в силу перемен нравственных, когда в обществе появятся необходимые для того социальные условия. Он часто думал и писал о сверхчеловеке, способном воплотить в себе все совершенства и стать своеобразной гармонией страстей. Или научно-технический прогресс каким-то иным способом воздействует на чувства и страсти современного человека? Как вы думаете, Юрий Васильевич?
— Когда-то в конфликте человек — общество страсти были в согласии с природой. И человек был с ней в неразделимых отношениях. Он обожествлял ее, любил и ненавидел, смирялся и протестовал… Но машинный прогресс все более ослаблял эти отношения. Уже страсти героев Достоевского были приглушены серым камнем петербургских домов и булыжных мостовых, хотя еще горел огонь желаний и еще властвовали страсти необузданные, лохматые, всё пожирающие. Что же касается современного человека — возьмем, к примеру, Запад, — то цивилизация там принимает порой особенно уродливые формы, и страсти человека отделены от природы неоном, асфальтом, назойливым телевидением, порнографией, наркотиками, поп-музыкой… Перечень этот бесконечен, как стена, которую усердно сооружает современная западная технология, изощреннейшая на всякого рода античеловеческие «проказы». Человеку с такой духовно убаюкивающей помощью уже не надо рассчитывать на силу собственной души, на собственные физические силы, чтобы выстоять в самоутверждении среди глупейшей моды и навязанных соблазнов пластмассовой цивилизации. Хрустящая купюра заслонила ему солнце, а резиновая кукла может заменить подругу. Но, как это ни странно, придавленные, чахлые и вялые страсти таких людей могут быть коварнее и опаснее страстей героев Достоевского и Шекспира. Ибо современные страсти в каменных пустынях городов чаще всего лишены облагораживающей силы, взятой от природы. В них — жестокость, безумие, садистское насилие больной психики.