— А может быть, Юрий Васильевич, все эти страхи — всего лишь поиски новых форм, так сказать, нового слова?
— Бедное, бедное слово… Я немного знаком с некоторыми поэтами авангарда из Голландии и ФРГ. Представьте: слово «стол» написано на пяти страницах, слово «стул» на следующих пяти. Вот вам и стихотворение.., об одиночестве, которого я не могу ощутить. И тогда я думаю — так были ли Байрон, Гейне и Блок? Где же человек, с его болью, слабостью, силой и непостижимостью?
Чего только не делали с бедным словом! Как только его ни крутили, ни сжимали, пи растягивали… Но всякий раз это было насилие над естеством. Поэзия отличается особой концентрацией духа. Четверостишие, талантливое по мысли, подчас равно рассказу, повести. Поэзия демократична по протяженности, по объему… Поэзия по своей природе есть благородная диктатура чувства и мысли. Причем они объединены в очень экономном, красивом здании… Вот я и сам заговорил красиво…
— Есть такая традиция у наших бесед: спрашивать гостя о его увлечениях в свободное от работы время. Всем хочется знать, какое у знаменитого собеседника хобби.
— Ни марок, ни спичечных коробков я не собираю.
Хотя в этих увлечениях, казалось бы странных, есть нечто, заставляющее относиться к ним с уважением: они один из способов познания мира. В них есть знак жизни.
Я люблю живопись. В моей домашней библиотеке книги о художниках, архитектуре, древнем искусстве. Это не страсть, не собирательство, нервной дрожи у меня такие книги не вызывают, но они часть моей жизни. Вторая половина жизни…
Живопись умеет схватить неуловимые мгновения, солнечный свет на стене дома, луч на сентябрьской террасе… И это поражает меня всегда, как прикосновение к вечной тайне.
— Как вы относитесь к соперничеству в литературе? Чувство ревности к новому талантливому имени — знакомо ли оно вам?
— Каждый писатель должен воспринимать появление нового и наивысшего таланта с мужеством побежденного, а не как похороны собственного таланта. В этом диалектика искусства.
— И театр и кинематограф давно и заслуженно заинтересовались вашим творчеством. Как, с вашей точки зрения, сложились ваши отношения с этими видами искусства? Можно ли их назвать удачными?
— Когда складывались удачно — тогда и можно считать удачными. Я возлагаю большие надежды на совместную работу с замечательными кинорежиссерами Александром Аловым и Владимиром Наумовым, которые снимают фильм по роману «Берег». Я жду эту экранизацию еще особенно потому, что незаурядный талант этих режиссеров всегда поражал меня беспокойством, новизной, емкостью выражения. Не мне судить, что у меня в кино получается, а что нет. Это совершенно отличное от прозы дело. Тем не менее приятно осознавать, что фильмы, спектакли, к которым имел отношение, находят отклик у зрителей. Так было с кинокартинами «Тишина», «Освобождение», «Горячий снег», с инсценировками «Батальонов…», «Берега» и пьесой «Выбор», театральная жизнь которых создана крупным мастером сцены Владимиром Андреевым, человеком оригинально думающим, интереснейшим. Мне остается лишь надеяться на счастливое продолжение моих отношений с театром и кино. Хотя всегда и во всем главное для меня литература — глагол, эпитет, слово…
Апрель 1983 г.
Глубина и прочность
Вот и поколение фронтовиков подошло к той черте бытия, когда мудрецы, познавшие сладость и горечь жизни, отказываются от навязчивых идей, когда плоть не имеет властной воли над духом, тщеславие молодости ушло в прошлое и главная цель и великое смирение — в работе.
Наверное, одиночество любого писателя безысходно, если он не умножает самого себя книгами и если он находится в разладе с собственным предназначением, спотыкаясь о похвалу и известность. Несомненно, конечно, и то, что писателя должны читать, а не почитать, не читая.
Каждую книгу Виктора Астафьева, одного из самых серьезных и популярнейших художников нашего времени, читатели и писатели ждут с тем нетерпением, какое бывает в преддверии радости, накануне встречи с прекрасным, что рождается только качеством незаурядного и постоянно обновляющегося таланта. Рядом с ним трудно назвать сейчас кого-либо в европейской литературе (подчас не в меру кокетничающей изобретением нового), кто был бы столь своеобразен и вместе с тем верен тайне логики образов и столь непримирим к искусственности языка, конструкции сюжета, умозрительной идее. Да, Виктор Астафьев — художник чистого золота, ибо ему дано умение лепить души людей. Он не признает выморочной и изощренной литературщины, не бьет в традиционные барабаны классического величия, не тщится утверждать модные романные структуры, не доказывает, что миновал ренессанс эпической формы, не размывает смысл простого слова во имя туманных нюансов некоего эфемерного, воздушного новшества. Он прочен и глубок в своих художнических убеждениях, не похож ни на кого другого строгостью и одновременно чувственностью стиля, суровостью и надежностью героев, стараясь раскрыть праоснову жизни, ее явственные и невнятные движения. Он описывает не быт, а бытие, твердо стоя на земле и в то же время приподнимаясь над ней, как бы ощущая присутствие вечности.