Борис Олейник наделен не только крупным даром художника, но и особым душевным качеством, которое я назвал бы совестливой верностью слову и нескончаемой влюбленностью в бытие, что приносит ему и радость, и мучительную боль. Он чуток, мягок, добр, даже нежен ко всему человеческому в окружающей нас действительности и беспощадно непримирим ко всякой разрушительной силе, предающей человека.
Несомненно, эта обостренная душевная наполненность должна быть свойственна всякому пишущему стихи и не имеет ни малейшего права быть исключительной чертой. Однако Борис Олейник, в отличие от многих поэтов, как бы весь предельно распахнут перед людьми, готовый вобрать в себя все их восторги, сомнения, страдания, готовый по первому сигналу бедствия прийти на помощь, — и эта черта душевной самоотверженности не так уж часто встречается в современном поэтическом искусстве.
Читая Бориса Олейника, я испытываю чувство соприкосновения с открывающимся мне миром, который знал и не знал, а познав чувством и мыслью поэта, полюбил надолго. Я ощутил толчки этого мира, его цвет, звук, движение, легкие весенние и хмурые зимние настроения, смех, слезы, любовь, борьбу, правду, боль, спасительную иронию, а значит, самую жизнь во всех ее проявлениях.
Или:
Я процитировал первые строфы этих прекрасных стихотворений и едва сдержал себя, чтобы не привести их текст полностью. В самом деле, мне пришлось бы цитировать автора слишком много, ибо почти в каждом стихотворении, в каждой поэме его есть чарующая сила ритма, рифмы, метафоры, не похожие на близлежащие образные структуры своей дерзостью, неожиданностью и вместе внутренним изяществом.
Да, поэзия Бориса Олейника — это не прогулки по риторическому саду (где вам предлагают срывать красивые, но ничем не пахнущие бумажные цветы), а это интереснейшее путешествие из мира внешнего в мир внутренний и из мира внутреннего в мир внешний, что является свойством таланта подлинного.
Впрочем, говорить прозой о стихах — занятие малополезное. Талантливые стихи следует читать, поэтому с волнением и удовольствием представляю то чувство радостного соучастия, которое будет испытывать читатель над страницами этой книги.
1984
Тревожный роман
Этот роман заставляет думать о многом.
Нет, мир не ограничен сейчас изгородью собственного дома, как это казалось добропорядочному обывателю еще век назад, и дом — это уже не «моя крепость», ибо нет таких стен, за которыми можно было бы спрятаться от смертельных напоров обезумевшей действительности, от деградации целых стран, намеренных растворить планету в поле высокого напряжения.
Мы знаем, что история — это не прямое восхождение рода человеческого к белоснежным вершинам благоденствия и процветания (что буржуазные философы с тоской или сладким умилением называют прогрессом). Мы хорошо видим все прелести западной цивилизации — кризис морали, духовную пустоту, которую невозможно скрыть ни вещами, ни деньгами, поклонение пошлейшей моде, унылым талантам на продажу, поп-музыке, дешевому блеску.
Если же говорить о цитадели капитализма — Америке, то столетие назад опа еще выглядела в глазах многих людей как страна товарищества, мужества, сентиментальной любви, ковбойских шляп с загнутыми полями, богатства, голубых снов, рекламы, лучших в мире дорог. Однако в 70-х и 80-х годах нашего машиноподобного века страшная, развившаяся в последние десятилетия черта американской жизни — всепоглощающее трагическое одиночество человека — уже стала неотделима от эпидемии отчаяния, лжи, страха, политических убийств, сексуальной развязности, тупости, жестокости, преступлений, всех этих зловещих символов общества «сверхпотребления», которое, исповедуя культ скоростей, как бы неуклонно несется к скрытой фальшивыми декорациями пропасти, нравственной гибели, интеллектуальной смерти.
Правда и здравый смысл теперь уже не могут достучаться ни в один дом власть имущего, ненависть и предвзятость господствуют неумолимо, поэтому смертельно больное американское общество порождает, с одной стороны, больную личность, с другой — культ силы. В политике денежной власти, любовь к ближнему своему превращается в насилие, а демократия — в грозную и хищную гримасу, изображающую улыбку, и возникает леденящая разум черная философия «крылатых ракет» и «нейтронных бомб».