Овал скулы отметив взглядом,
Рванулся Павел сгоряча.
— Зачем же избегать награды?!
Напрасно, Женя…
Полу-чай!.. —
Схватились.
Каждый не сдается:
Один с отчаяньем лихим
За право чистым быть дерется,
Другой — за право быть плохим.
* * *
В реке ни звезд, ни рыб играющих,
Ни волн, готовящих прыжок,
Вокруг черемух облетающих
Лежит нетающий снежок.
Притихли волны,
Не всклокочатся,
Не заиграют меж собой,
Как будто им подслушать хочется,
Чем кончится горячий бой.
А из былого вспомнить нечего.
За все минувшие века
Ни слез, ни горя человечьего
Еще не видела река.
И лишь на дне,
Во мгле пропевшая
Коротенькую песню зла,
Лежит, случайно залетевшая,
Кучума длинная стрела.
С тех пор как степь,
Повсюду гладкая,
Веселым смехом ожила,
К ней на берег походкой шаткою
Впервые девушка пришла.
Река журчит, ее жалеючи,
Река блестит в рассветный час.
Ей все впервые.
Слезы девичьи
В нее упали первый раз.
И если горькою настойкою
Все слезы мира в речку слить,
Вода в реке не будет горькою,
Ее все так же будут пить.
Не все равно ли каплям,
Канутым
В степную речку иль в Неву?..
Не плачь,
Я тоже был обманутым
И тоже плакал…
Но живу.
1956
БЕЛАЯ РОЩА
На степь,
Спеша с травою спиться,
Нисходит ласковая мгла.
Заря вечерняя,
Как птица,
Давно сложила два крыла.
И над палаткой островерхой
В потухшем небе, как всегда,
Всечеловеческою вехой
Зажглась высокая звезда.
Опять, вздыхая и волнуясь,
Гармонь о городе поет.
И все же юность — всюду юность,
Она везде свое возьмет.
Когда любовь — как хлеб и воздух
И в час свидания темно,
То для влюбленных
Были б звезды,
А лес иль степь — им все равно.
И ни к чему играть в оглядки,
Все впору им — и свет и мрак…
А вот Егор сидит в палатке
И думает совсем не так.
Он думает:
«Нужна свобода
В желаньях сердца и души.
Вот отработать бы два года,
А там — уехать из глуши
В тот край,
Который любим очень
И, оказавшись вдалеке,
На добром русском языке
Мы называем краем отчим.
Любовь же, как земля сырая,
Прилипнет — не стряхнешь ее…»
Так думал он, перебирая
С полынным запахом белье.
Так думал он, хоть был и пылок.
В руке, приученной к труду,
Зажал коричневый обмылок
И вышел под свою звезду.
* * *
Река степная берег пилит,
Струя врезается в струю…
Егор неловко мылит, мылит
Рубаху старую свою.
Луны осколок в небо вышел,
Как будто отлитый в огне,
Повременил, поднялся выше
И закачался на волне.
Почудилось, что в лунной качке,
На глубине речного дна,
Русалка юная видна
И слышен голос:
«Вот так прачка!..»
Слова тихи, слова мягки,
Как будто с целью затаенной
Она глядит со дна реки
И притворяется влюбленной.
«Дай помогу я, дорогой…» —
И белой, до плеча открытой
Русалка тянется рукой
К его рубашке недомытой.
Была — и нет.
Стоит прицепщица,
Лесной цветок в степном краю,
У ног волна лениво плещется,
Струя вплетается в струю.
Вот Аннушка, его жалеючи,
Рубашку, мыло отняла
И над водою юбки девичьи,
Чтоб не мочить, приподняла.
Глядит Егор,
Смущенный встречей,
Как у нее блестят глаза,
Теснится блузка, ходят плечи,
Повдоль спины дрожит коса.
Когда же с ним заговорит,
Из-под капризных завиточков
Большой жемчужиной горит
Серьгой не троганная мочка.
Он думает в неясном страхе,
Неравнодушный к завиткам,
О трудной жизни, о рубахе,
Послушной девичьим рукам.
Побудет, мол, в руках умелых,
Размякнет
И в недобрый час
Прильнет к тоскующему телу
И слабость сердцу передаст.