Вино ли пить,
Читать ли классиков,
Бродить ли у чужих огней?
Для одиноких нету праздников,
Им в праздники еще трудней.
Так думал я, но думу грустную
Развеяла на стапелях
Письмом, врученным второпях,
Какая-то девчонка шустрая.
В письме был зов.
О, сила зова!
Я растерялся, поражен,
Что так вот странно приглашен
В Дворец культуры Горбунова.
И не заметил на тот раз
Всей книжности
Певучих фраз:
«Придите,
Сбросьте боль отравную…
Средь елок, ставших на виду,
Ищите в залах елку главную.
Пробьет двенадцать —
Я приду».
* * *
Парк.
Через парк
Во мгле пуржистой
Меня тропинка привела
К творению конструктивистов,
Певцов бетона и стекла.
Дворец светился до угара.
Из глуби зала на окно,
Танцуя, наплывали пары
Беззвучно, как в немом кино.
А там,
Подобно водопаду,
Навстречу мне
В сиянье брызг
Все многозвучье маскарада
По лестнице катилось вниз.
Там…
Где-то там стояла ель,
И я по лестнице высокой
Вплывал, казалось, как форель,
Навстречу горному потоку.
Преодолев пролет крутой,
Таинственному зову верный,
Поднялся я до елки первой,
Но по всему еще не той…
О, высота!
О, красота!
Плечами хвойными играя,
Очам предстала ель вторая,
Но по всему еще не та.
Под вальс старинный,
Легкий, плавный,
Звучавший мне издалека,
Добрался наконец до главной,
С вершиною у потолка.
…Я даже вздрогнул
Средь гульбы,
Когда на Спасской,
Рвя со старым,
Год начался глухим ударом,
Недобрым, как удар судьбы.
А время било…
Било…
Било…
Клянусь, не ведая стыда,
Ударов тех
Тринадцать было,
А не двенадцать,
Как всегда…
Я ждал.
Я терпеливо ждал.
Обидно было,
Горько даже,
Что, ставшего
На чуткой страже,
Меня никто не признавал.
Но вот по шумной быстрине
Шла группа летчиков приметных,
Орденоносных и портретных,
Давно известных всей стране.
В наградах, в блеске их сиянья
Играло, золотом горя,
И заполярное сиянье,
И халхин-гольская заря.
И чуть темневший на свету,
Среди наград носимый свято,
Негласный в золотом ряду,
Багрец испанского заката…
Шли летчики,
Шли женщины меж них,
И, как бы в фокусе
Живой картины,
Ступала коронованная Дина
В капризном золоте
Кудрей своих.
Как будто
Ничего не изменилось:
Походка та же
И улыбка та.
Все так же лунно,
Матово светилась
Покатых плеч
Лебяжья красота.
Мы любим жен,
Мы женщин обнимаем,
Не постигая
Все-таки душой,
Что красоту их
Лучше понимаем,
Когда она
Становится чужой.
Она шла с мужем,
Как со мной бывало,
И потому
Больнее стала боль.
Но, может быть,
И с ним она играла
Какую-то
Любительскую роль?
И, в ревности
Себя не утешая,
Спросил ее потом
В порыве зла:
— Красивая,
Капризная,
Чужая,
Счастливая,
Зачем ты позвала?
Стирая свет
Благополучья,
По безмятежности лица
Скользнула тень высокой тучи,
Как бы летевшей в небесах…
— Прости… — и стихла,
А когда-то
Была неробкой на слова.—
Умом я верю, что права,
А чувствую, что виновата.
Для памяти
Звала метелицу,
Чтоб снег укрыл ее собой,
Но память бродит,
Как медведица
Над заметенною тропой.
Шекспира ль,
Пушкина ль прочту!..
Они писали не фальшивя.
Любви законы там Большие,
А правят Малые в быту.
Мне мука сердце изожгла:
Где истина?
Где откровенье?
Пошла на подвиг,
А пришла,
Как баба подлая,
К измене…