Мне оттого и нет покоя,
Затем тебя и призвала.
Когда б ты счастлив был с другою,
И я бы счастлива была…
К нам
Муж ее уже шагал,
Приметив нас
В людском разливе,
И я из ревности солгал,
Сказав, что нет меня счастливей,
Сказал ей, что с конца зимы
Семейным радостям предамся,
Склонился перед ней…
И мы,
Как прежде,
Закружились в танце.
Нарядная стояла ель,
Над ней, высокой, небывало
Пикировала и взмывала
Бомбардировщика модель.
А мы кружили,
Мы кружили…
Просила милая меня,
Чтобы отныне мы дружили,
Как настоящие друзья.
Чужим весельем не пьянея,
Сказал, предавшись куражу:
— Я с женщинами не дружу,
Я женщин лишь любить умею…
Так я сказал,
Прощаясь с нею,
Веселый покидая зал.
Теперь до боли сожалею,
Что так заносчиво сказал.
Теперь иное откровенье,
Иная правда мне видна.
Любовь способна к перемене,
А дружба более верна.
Любовь!
Нет выше и прекрасней,
Чем обжигающая страсть,
Но человек над ней
Не властен.
Над дружбою
Возможна власть.
Простился я.
Того не чая
В своей пустой недоброте,
Что снова Дину повстречаю,
Уже не в блеске, а в беде.
О, если б прежде
Чем обидеть,
В ревнивую впадая злость,
Я прозорливо смог увидеть
То, что позднее довелось.
О, если б я,
Смиряя бредни,
Увидел не веселый бал,
А грузный эшелон последний,
Ночами шедший за Урал…
…Он, помню, шел,
И расступалась мгла,
И на платформах,
Будто век свой отжили,
Громадились,
На мамонтов похожие,
Остывшие чугунные тела.
И люди, не имевшие вины,
Пригоревались
Под чугунной сенью,
Найдя здесь
Ненадежное спасенье
От холода,
От ветра,
От войны.
И что-то поднялось в моей груди,
И что-то подтолкнуло от вокзала,
И что-то, осеняя, приказало
Властительно:
Гляди!
Гляди!
Гляди!
И я глядел,
С тоскою я глядел
И чуткостью глядел
Почти звериной.
Как бы предчувствуя,
Нашел я Дину
Средь тех громоздких,
Тех чугунных тел.
На прядях снег
Был вроде седины.
Она казалась древней
В темной шали.
Нет, нет, моложе.
У такой печали
Нет возраста.
Все возрасты равны.
Она сидела, не смежая век,
Уставясь холодно и отрешенно
Куда-то вдаль:
За суету перрона,
За фонари,
За белый-белый снег.
Что виделось ей там?
Родной ли дом,
Иль муж ее,
На запад улетевший,
Иль самолет его,
Уже горевший,
Чертивший небо
Огненным крылом?
Что слышала она
В тот снеговей?
Когда бежал я
За платформой длинной,
Когда кричал я:
— Дина!..
Дина!
Дина!.. —
Не голос ли его
Был слышен ей?
Снег падал к снегу…
Падал…
Долго-долго
Стоял я
Перед снежной пеленой.
Мне виделась
Наряженная елка
И Дина,
Примиренная со мной.
Все вспомнилось:
И конфетти пороша,
И музыка,
И кудри рассыпны,
И смелый вырез платья,
Так похожий
На вырез
Нарождавшейся луны.
* * *
Мы покидали
Опытный завод
И думали, спеша
К ангарским водам,
Что враг нам даст
Еще бескровный год,
А оказалось, дал
Всего полгода.
Заклятый враг
Готовился к броску,
Начальство же,
Беды не разумея,
Еще два дня
Дало нам на Москву:
Доесть,
Допить,
Долюбоваться ею.
С едой бывало плохо,
Шарь не шарь,
Столица ж не пахала
И не сеяла,
Но в пышном
Магазине Елисеева
Высокий собирала урожай.