КРЫЛЬЯ НА ПОЛДЕНЬ
Припоминая
Гибель друга,
Оспорю мудрость всех наук.
Жизнь мчится по закону круга
Круг малый
Входит в больший круг.
Есть круг на все,
Что станет с нами,
Есть круг на радость и беду.
Недаром Дант в своем «Аду»
Все судьбы
Очертил кругами…
Дорога
гнется,
гнется,
гнется…
Хоть кажется,
Что нет прямей,
Пока однажды не замкнется,
Как у Бориса,
На холме…
Дорога
гнется,
гнется,
гнется…
А говорили:
Мы ль слабы!
Твердили:
Каждый остается
Хозяином своей судьбы!
А что мне
С мысли той мудреной,
Когда, забыв уют квартир,
Идут мильоны на мильоны,
Два мира —
Мир идет на мир.
Вот и попробуй-ка остаться
В своей судьбе самим собой,
Когда такой всесветный бой
Все занял:
Землю и пространство.
Но
Среди ужасов и болей,
Жесточе становясь и злей,
Быть человеком
Был я волен,
А эта служба тяжелей.
Утратив друга,
Полный силы,
Я б мог вернуться
В край родной,
Но от Борисовой могилы
Мне был начертан
Круг иной…
Мы в тесном
Станционном зале
Попутного состава ждали.
Вдруг вестником
Всех божьих кар
Влетел какой-то комиссар.
Мы встали вроде бы виниться,
Что возвращаемся назад.
Нас подняли его петлицы
И скорбно-сумасшедший взгляд.
Глаза глядели
Так неистово,
С таким дымком
У синих глаз,
Как два запала,
Как два выстрела
И в самого себя,
И в нас.
Глухой,
Холодный к лепетанью,
Что-де Верховный приказал,
Он только отмахнулся:
— Знаю! —
Спросил хрипотно:
— Кто летал? —
Не поняли.
Тогда он четче,
Нетерпеливей и острей:
— Я спрашиваю,
Кто здесь летчик? —
Пальнул глазами. —
Ну, быстрей!
Нас было двадцать,
Было двадцать,
Стыдливо опустивших лбы…
И я не мог не отозваться
На голос неба
И судьбы…
* * *
Дорога
гнется,
гнется,
гнется…
Настойчиво и горячо
Мое плечо на сгибах бьется
О комиссарове плечо.
Как плат узорный
Долгой носки,
Что был в нужде незаменим,
Шуршала пестрая двухверстка,
В пути развернутая им.
Всего позорней и постылей
Была нам попранная честь.
— Мы отступаем… Отступили…
Они вот здесь… А мы вот здесь.
На карте, помню, той военной,
Вдоль маленького городка,
Набухшей, взрезанною веной
Дрожала синяя река.
Косой надрез дошел до леса,
И мне казалось,
Что вот-вот
Кровь хлынет
Из того надреза
И карту старую зальет.
Мы торопились
По шоссейной
И по проселочной — туда,
Где на земле, пока ничейной,
Остался брошенный Пе-2.
Тот самый,
Днями и ночами
В далекой стороне лесной,
Уже совсем перед войной
Любовно выхоженный нами.
Тот самый,
Что был встречен хором
И громыханием цехов.
Тот самый трудный,
Над которым
Вымучивался Петляков.
С души поднялся
Голос трубный:
— Стой, комиссар!
Поверь, не лгу,
Я лишь пилот
Аэроклубный,
Взлететь на этом
Не смогу!..
— Довольно! —
И на мне опять
Два синих дыма
В жерлах взгляда,
Два выстрела:
— Взлетать не надо.
Его приказано взорвать.
Ты знаешь, что взрывать:
Ты строил,
Ты, черт возьми, летал!.. Да, да!..
Не только вывести из строя,
А так,
Чтоб не было следа!..
Запоминай! —
Он карту отдал,
Заговорил про динамит,
Про то, как весело горит
К нему причастный
Шнур бикфордов.
Полями,
Лесом,
Перелеском
Все дальше мчался «газик» наш.
И начал видеться пейзаж
В каком-то сумраке библейском.
Все странно:
И любовь до слез,
И отчужденность до страданья.
Казалось, красота берез
Уже стоит за некой гранью,
Казалось, время не бежит,
Казалось, стихла скоротечность,
Казалось, пасмурная вечность
Чего-то ждет
И сторожит…