Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальней
Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы…
В этом стихотворении «Родина» есть уже вое главные мотивы поэзии Некрасова, которые потом разовьются и разветвятся: образ родной усадьбы с рабством крестьян, с унижением женщин, с неограниченным деспотизмом отца перерастет в образ всей России и станет главной темой в его творчестве. Любовь к матери он перенесет на всех русских женщин, терпеливо страдающих, но сохраняющих в душевной глубине свое человеческое достоинство. Какую великую тяжесть он взвалил на себя, когда породнил свою Музу с молодой крестьянкой, избиваемой кнутом:
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Существует такой упрощенный взгляд, при котором между поэтом-первоисточником и его последователем ищут прежде всего текстуально-формальные связи. Так в последователях Маяковского оказываются лишь поэты, дробящие строчки стихов на интонационные и ритмические элементы, что вполне возможно, но совсем не обязательно. На примере «Трех Матрен» я как раз показал одну из неизбежных зримых связей между Пушкиным и Некрасовым, но последний, говоря о своей Музе, уже в другом случае, пишет:
Она гармонии волшебной не учила,
В пеленках у меня свирели не забыла…
Кстати, у Фета те же поэтические родители, но взял он от них не то социальное направление, по которому пошел Некрасов, а, по существу, обрек себя на роль талантливого подражателя, работавшего в нормах прежней дворянской эстетики. Ему удалось в ее пределах создать около десятка прекрасных стихотворений, но на великом пути развития русской поэзии они остались всего лишь частностями. Его отличное стихотворение «На заре ты ее не буди» — это одна из вариаций милого образа Татьяны Лариной. Между прочим, Фета так привыкли ставить рядом с Тютчевым, объединять их эстетические нормы, что невольно боюсь, как бы и на этот раз они не были поставлены рядом. Тютчев в отличие от Фета является истинным продолжателем поэзии Пушкина. Его заслуга — в философском углублении многих пушкинских тем. Но и она не идет ни в какое сравнение с некрасовской. Великая заслуга Некрасова в том, что он создал новую эстетику, новые идеалы красоты, не аристократически-салонные, а подлинно народные, действующие и в наше время. Вот почему, как бы оправдываясь, ему часто приходилось называть свой стих «суровым и неуклюжим», чем стали спекулировать потом поклонники чистого искусства. Но никто до него не говорил так о русской женщине вообще и женщине из народа в частности. Богатство его художнической палитры было таково, что он мог воссоздать образы аристократок-декабристок и крестьянской вдовы Дарьи из поэмы «Мороз, Красный нос». Для этого нужна была душа чуткая, а кисть тонкая.
Невольно вспоминаешь «Барышню-крестьянку» Александра Сергеевича. У того под видом милой и смышленой барышни-крестьянки была переодетая дочка помещика. Выражаясь метафорически, Некрасов нигде не прибегает к подобному ряжению. Его крестьянка — натуральная. Прежде чем нарисовать ее самый возвышенный и гордый образ, он душевно пережил многие женские судьбы — в их терпении, в их самоотверженности и горестном падении:
Идут они той же дорогой,
Какой весь народ наш идет,
Но грязь обстановки убогой
К ним словно не липнет. Цветет.
Красавица, миру на диво,
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка.
. . . . . . . . . . .
В игре ее конный не словит,
В беде — не сробеет, — спасет:
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет!
В стихах Некрасова бездна красоты и печали. Ни Пушкин, ни Лермонтов не заставляли меня плакать над их стихами. Стихи Лермонтова были для того или слишком гневны, или мрачны, гармония пушкинского стиха скрадывала для меня трагедию, в нем над всем витает красота, а до слез восторга я никогда не дорастал. Некрасов часто вызывал у меня слезы своей истошной правдой. Красота у него своеобразная, она не только не заслоняет трагедию, а, наоборот, подчеркивает ее еще больше. Когда читаешь поэму «Княгиня М.Н. Волконская» и вместе с героиней спускаешься в темное, каторжное подземелье рудника, ждешь вместе с ней ее мужа, за которым уж пошли, и он вот-вот должен выйти из мрака, и когда ей объясняют задержку мужа, — то слова эти бьют прямо по сердцу: