НАСЛЕДСТВО
В домах горожане уснули, Погасли огни в горсаду, Читая названия улиц, Я городом сонным иду.
Я имя «Махач Дахадаев» Прочел на углу за стеной, И вздыбилась лошадь гнедая – Стальной военком предо мной.
В атаку за город он скачет, И город, который не сдал, Овеянный славой Махача, Не городом – крепостью стал.
…Буйнакская в блеске последних Еще не погасших огней. Кумык двадцативосьмилетний, Я вижу, проходит по ней.
Воспетый в сказанье и песне, Услышанный мной в тишине, Идет мой герой и ровесник (Уже двадцать восемь и мне).
И встретил я имя Оскара, Пройдя по Буйнакской квартал: В те годы его комиссаром В республику Киров послал.
Оскар с Улубием в предместья Врывались под гром канонад… Друзья, и теперь они вместе: Их улицы рядом лежат.
Так что ж это: улиц названья И стены да камень кругом? Иль снова в ночи заседанье Созвал Дагестанский ревком?
И снова работа, работа, И темень – не видно ни зги, И снова из-за поворота Нацелились в спину враги.
Тьма ночи редеет и тает, Роса оседает в саду, Названия улиц читая, Как будто бы книгу листая, По городу молча иду.
Вокруг тишина: ни прохожих, Ни дальних гудков с кораблей. Спит город родной мой, похожий На песню о славе своей.
У КУБАЧИНЦЕВ
У кубачинцев нынешней весною Я наблюдал, как тонко и хитро Вплетает мастер кружево резное В черненое литое серебро.
Стекло очков вооружает зренье, Нетороплива чуткая рука. В глазах – любовь, а в сердце – вдохновенье, Крылатое, как в небе облака.
Придя к нему, вы увидали б сами, Что мастер верен до конца себе. Спины не разгибает он часами, Чтоб новый знак родиться мог в резьбе.
А если ошибется ненароком И знак резцом неверный нанесет, То загрустит в молчании глубоком И всю работу сызнова начнет.
И, славы кубачинцев не нарушив, Он вновь блеснет высоким мастерством, Которое волнует наши души И кажется порою волшебством.
Чтоб дольше жить могло стихотворенье, Учусь, друзья, то весел, то суров, Иметь я кубачинское терпенье, Взыскательность аульских мастеров.
ПОЭЗИЯ
Бывает работа, после работы – отдых, Бывает поход и привал на десять минут. Ты для меня и поход, и привал во время похода, Ты для меня и отдых, и каторжный труд.
Песней была колыбельной, дремала в моем изголовье, Была ты мечтою о подвиге и о весне. Ты для меня родилась вместе с моей любовью, Но вместе со мною любовь родилась во мне.
Был я мальчишкою, матерью ты мне казалась, Любимой мне кажешься нынче, а стану седым – Дочерью будешь беречь мою старость, Сгину – ты памятью станешь над прахом моим.
Порою ты кажешься мне неприступной горою, Порой ты мне кажешься птицей, послушной, ручною, Ты – крылья в полете моем, ты – оружье в борьбе, Все для меня ты, поэзия, кроме покоя. Хорошо ли, не знаю, но верно служу я тебе!
Где же кончается труд и начинается отдых? Где же поход, где привал на десять минут?.. Ты для меня и поход, и привал во время похода, Ты для меня и мой отдых, и каторжный труд.
ГОРНЫЕ ОРЛЫ
Жаворонки в небе зазвенели, А в саду, что зелен и ветвист, На заре опять выводит трели Соловей – заслуженный артист.
Над дверною балкой, где прибита Старая подкова, как всегда Две касатки юных деловито Заняты строительством гнезда.
А голубки утренней порою Так своей сияют белизной, Словно это школьники гурьбою Собрались на вечер выпускной.
Полон край мой силы и величья, Полон птиц, чьи песни веселы. И парят над ним, как боги птичьи, Много раз воспетые орлы.
Для того чтоб в небе их видали На посту и в грозовые дни, Скалы неприступные избрали Грозным местожительством они.
То один поднимется и гордо Рассекает крыльями туман, То, как по тревоге, вся когорта В голубой взмывает океан.
Над землей плывут они высоко, Будто стражи зоркие ее, И, услышав их гортанный клекот, Прочь летит в испуге воронье.
И готов, как в детстве, я часами Там, где выси гор всегда белы, Наблюдать влюбленными глазами, Как парят могучие орлы.
То стоят в дозоре над горами, То в степные двинутся края… Самых смелых горными орлами Называет родина моя.
У ОЧАГА
Дверцы печки растворены, угли раздуты, И кирпич закопчен, и огонь тускловат. Но гляжу я на пламя, и кажется, будто Это вовсе не угли, а звезды горят.
Звезды детства горят, звезды неба родного. Я сижу у огня, и мерещится мне, Будто сказка отца вдруг послышалась снова, Песня матери снова звенит в тишине.
Полночь. Гаснет огонь. Затворяю я дверцу – Нет ни дыма, ни пламени, нет ничего. Что ж осталось? Тепло, подступившее к сердцу, Песня матери, сказка отца моего.
ПТИЦЫ
Мустаю Кариму
Всякий раз, когда в лес я входил среди дня, Голосами звеня, вы встречали меня. На рассвете будило меня «чиу-чи», «Чиу-чи», – раздавалось в бессонной ночи… Но спросить вас, пичуги, хочу я давно: «Чиу-чи, чиу-чи» – что же значит оно? Может, так вы друг другу клянетесь в любви, Колыбельные песни поете свои Или праздничный гимн ваш звучит в тишине? Птицы, милые птицы, поведайте мне. «Чиу-чи, чиу-чи», – зашумели ключи, Горячи, заливают всю землю лучи. В белой пене цветов плещет море садов. «Чиу-чи, чиу-чи» – сочетание слов? «Чиу-чи» – не могу я значенья понять. «Чиу-чи» – но не в силах волненья унять. Птицы, милые птицы, бывало не раз, Что от критиков мне попадало за вас,
Я услышал немало придирчивых слов, Что в стихах моих много и птиц и цветов. Только как же из песен вдруг выгнать мне вас, Если птицами полон цветущий Кавказ, Если все утолки моей мирной страны Щедрым щебетом птичьим до края полны! Пусть поют мои птицы в тенистой листве На далеком Урале и в милой Москве, Пусть всегда на заре, среди дня и в ночи Мир зеленый звучит: «Чиу-чи, чиу-чи».
ТЫ ЛЕТА ЖДЕШЬ, ДОРОГАЯ МОЯ!
Весь в белом, на белом коне без поводьев Мороз прискакал – и сейчас же за дело! Скакун его белый все взвихрил, все поднял, Обрызгал все улицы пеною белой.
Я слышал свистящую скачку метели. Я видел, в снегу утопает столица, Но мысли к тебе, дорогая, летели, Как в жаркие страны озябшие птицы.
Я знаю, тоскуешь опять обо мне ты И в зимние ночи не спишь до рассвета. Сидишь у огня, вспоминаешь приметы: Чем злее метели, тем ближе до лета.
А летом, в июле, окончив ученье, Приедет твой сын на побывку в селенье. Ты слышишь мой голос на вьюге тревожной, Метель тебе кажется пылью дорожной.
Но я далеко от тебя, далеко я. Меж нами хребты в одеянье мохнатом. Что мне написать, чтоб тебя успокоить, Как надо мне жить, чтоб спокойной была ты?
Я знаю, птенцы улетают в полет И старая птица в гнезде не живет, А следом летит за далекие кряжи, Она уж слаба, а птенцы ее ловки, Она не прибавит им сил, но укажет, Где надо подняться, где сесть для ночевки.
Нет крыльев у мамы, но сердце крылато, Так как же мне жить, чтоб спокойной была ты? Тебя успокою ли тем, что порою Я, правды придерживаясь не строго, Свои от тебя огорчения скрою И радости преувеличу немного?
Кружатся снежинки, и лето не скоро. И горный аул наш далек от столицы, И в эту морозную вьюжную пору У нас в общежитье мне тоже не спится…
…Ты все мне дала: ты в далеком селенье Меня родила и в тряпье пеленала, Вставала у люльки моей на колени, Жалела, кормила, собой укрывала.
И тело мое, что сколочено крепко, И мир, что вокруг бесконечен и ярок, И сердце, которому больно нередко, – Ты все вместе с жизнью дала мне в подарок.
Так чем отплачу я тебе, дорогая, Какими стихами, какою работой? Мне хочется быть, а смогу ли, не знаю, Достойным тревоги твоей и заботы.
Спасибо, спасибо за то, что когда-то У люльки моей не спала до рассвета, Спасибо за то, что опять у огня ты Не спишь и считаешь недели до лета.
И лето настанет, куда ж ему деться? Приеду я, черный от пыли и зноя, Себе возвращу я до осени детство, Покой для тебя привезу я с собою.