У нее коварный шаг, воровская хватка, Скажет слово — мед в ушах, улыбнется сладко. Ах, во рту ее кишат змеи черной лести, Чтобы самых-самых-самых задушить на месте!
Чуть поближе подойдешь и над этой ямой Станешь слушать, как хорош, как ты — самый-самый, Сам же в петлю попадешь самой грубой лести, Сам погибнешь ни за грош, почернев на месте!
Все пропало — никакой речью покаянной Не отмоешь черноты этой окаянной! Ей бы только в сердце влезть, этой черной лести, Очернить бы совесть, честь — в духе черной мести!
И героя — нет как нет! А мотив медовый Льется вновь кому-то вслед, все идет по новой. Храбрецы, друзья мои, берегитесь лести, Ей не дал бы в сердце влезть я на вашем месте!
***
Киноаппараты, телеаппараты, фотоаппараты — Черные пираты. Это автоматчики, стихоперехватчики, В их присутствии стихи свернуты в калачики.
Вот я не взъерошен, в пиджаке хорошем Телеулыбаюсь, а музами заброшен. Чудный телеголос у Телерасула — Свежий телеветер из телеаула! Только песня оба уха пальцами заткнула…
Эй! Не телегоры Теледагестана Воспевал я в детстве, просыпаясь рано! Разве киносакли или кинобурки Я увидел, когда вылез на траву из люльки?
Нет, на свет родился человек Гамзатов Не от кинофототелеаппаратов, А от превосходной пары азиатов! Я летал по небу с этим человеком, Со скалы срывался, плыл по темным рекам…
Вам его не видно, когда его не слышно. Вам его не слышно, когда его не видно. Мертвого, живого (тебя, тебя, проклятого!), Ох, я знаю как никто этого Гамзатова…
***
Говорят мне птицы, говорят: Подожди весны — и вот тогда Мы вернемся в горы, в города И споем тебе как никогда. О весна моя, иди сюда!
Говорит мне роща, говорит: Подожди весны — и вот тогда Раскудрявлюсь, буду молода, Так стройна, свежа как никогда. О весна моя, иди сюда!
Говорят ручьи мне, говорят: Подожди весны — и вот тогда, Грудь свою освободив от льда, Бросимся к тебе как никогда. О весна моя, иди сюда!
Говорит мне солнце, говорит: Подожди весны — и вот тогда Я пойду сквозь облаков стада Для тебя сиять как никогда. О весна моя, иди сюда!
Но мои ушедшие года Говорят, ныряя в никуда: Сколько б раз весна ни возвращалась, Мы не возвратимся никогда. Молодость моя, иди сюда!
Отвечает молодость на это: — Что ты, что ты! Моя песня спета, Я свое взяла и отлюбила, На одном дыханье оттрубила! Время исчезает навсегда…
…Как перо, потерянное птицей, В зимнем небе плавает звезда. Разлетелись птицы кто куда, А метель из перьев их кружится И ложится снегом, снегом, снегом, И кругом бело как никогда. О весна моя, иди сюда!
***
Я ехал к тебе, а мой конь ревновал: — Не надо, вернись, там другой ночевал, Другие садились на спину мою — Я эти ворота в лицо узнаю!
Огрел я хлыстиной коня своего, А будь он мужчиной — убил бы его! Что будет с двуногими, если под нами Четвероногие станут лгунами?!
Обратно — ни шагу, к воротам иди И ржаньем скорее же всех разбуди!.. …И конь мой прекрасный заржал в тишине, И свечка в твоем задохнулась окне.
И звезды погасли на небе моем, И мир покачнулся, как чаша весов, И головы мы опустили с конем,— Не дрогнул в воротах железный засов.
Ах, нету бесстыжих лгунов средь коней, Ведь кони — не люди… А дождь все сильней! Прости, вороной, удила не грызи И к выси родной поскорей увези.
***
Будь я проклят, все тебе к лицу, Все в руках твоих — сверканье, свет! А я… с неба падаю, как снег, А я… ливнем с неба вниз лечу.
Сколько раз держал я про запас Камни твердых беспощадных слов! Но слезинки из лукавых глаз — И язык я проглотить готов!
Взмах ресниц ли, мраморная твердь Век прикрытых — я иду ко дну, В двух озерах сразу я тону, Задыхаюсь, рвется сердце… смерть!
Впереди слышны иль позади Эти флейты сладостных шагов — Все едино, я платить готов Жизнью, дико бьющейся в груди!
Хочешь правду знать? Когда вот так Близко-близко мы стоим с тобой, Я готов — подай лишь тайный знак! — Для твоих наивных тленных благ Жертвовать нетленною судьбой.
Боже мой, да я горю огнем, На меня напала слепота! От ладони на плече моем — Жгучий свет! Не я с тобой вдвоем — Горная пылает высота!
Я погиб! Вселенная, прощай… Женщина моя пришла за мной, Чтоб водить меня из ада в рай, Из земного края в неземной.
Знаю я, что женщина сильна Уводить от жизни далеко. Но меня, меня… она одна Возвращает к жизни так легко!
***
Земля — это люлька людская. Качается люлька с людьми. Веками качается, нам намекая, Что мы остаемся детьми. А в люльке веками скулят не смолкая, Веками ревут и ревут… Качается люлька, такая людская, Где маму веками зовут!
Одни в этой люльке от голода плачут — Веками хотят молока, Другие — веками от радости пляшут, Любимую куклу схватив за бока! А третьи хотят кувыркаться все время, Устраивать трам-тарарам! А эти все время сражаются с теми — Как петухи по дворам!
Земля — это крепкая люлька людская. Качается люлька с людьми, Веками качается, нам намекая, Что мы остаемся детьми. А в люльке одним улюлюкает вьюга В то время, как жарко другим… И мы донимаем веками друг друга То смехом, то плачем своим.
Просящий, дающий, скулящий, поющий, Всяк сущий, какой-никакой, Однажды — не дважды, не на ночь — навеки Уснет в этой люльке людской.
***
Я знаю отлично, что сотня глупцов Не может сломить одного мудреца! Но видел я лично, как сто мудрецов Бегут, оставляя простор для глупца. Какое раздолье глупцу-молодцу, Как славно живется ему, храбрецу, Когда мудрецы от него удирают, Забыв, что подобное им не к лицу!
Я знаю отлично, что речь мудреца,— Одно его слово — в конце-то концов! — Способны пресечь словоблудье глупца И сотен трескучих глупцов-близнецов! Но видел я лично, как сотня глупцов Способна пресечь мудреца и певца, На музыку цыкнуть, на песню прикрикнуть И плюнуть в колодец и в душу скворца.
Я знаю отлично, что жалок глупец,— Ведь он искалечен страшней, чем скопец! Ведь он от природы обижен творцом Страшнее, чем тот, кто родился слепцом! Я знаю, что должен глупца пожалеть, Но свищет его беспощадная плеть. Жалеть же того, кто сечет меня плетью,— Для этого надо совсем ошалеть!
Истолкование сна
Мне теленок ласковый приснился, Он лизал мне руки сколько мог. А когда к нему я наклонился,— Он схватил за горло, как бульдог.
Чтоб узнать — какая тут загадка, К двадцати друзьям потопал я. Толкований разных два десятка Дали сну туманному друзья.
А под вечер на хмельной пирушке Трус, который льстил мне, сколько мог, Расхрабрился после первой кружки И меня облаял, как бульдог.
Я не ждал подобного зигзага! Что бы значить мог такой фасон? Это — стограммовая отвага! Это — сон мой в руку! В руку — сон!
Я в лицо обидчику не плюнул, А сказал: — Спасибо! Молодец! Ты завесу сновиденья сдунул И открыл мне правду наконец!
Если б моя мама песен мне не пела…
У меня бы не было языка родного, Собственного имени, голоса, лица, В странствиях далеких я давным-давно бы Заблудился, словно в космосе овца… Я б не знал, как сильно, нежно, страстно, смело Ты, любовь, способна вспыхивать во мне,— Если б моя мама песен мне не пела, Колыбель качая, как лодку на волне.
Эти песни птичьи в океанах неба, Над ущельем — струны скрипок дождевых, Запах свежих листьев и родного хлеба, Снятого с горящих угольков живых,— Где бы взял я силы для такого дела: Этим всем наполнить сердце, что во мне,— Если б моя мама песен мне не пела, Колыбель качая, как лодку на волне.
Разве стал бы этот мир таким родимым, Жизнь такой бесценной, чтоб над ней дрожать, Человек бы разве стал таким любимым, Чтоб его хотелось к сердцу вдруг прижать, Вечное с мгновенным разве бы сумело Так нахлынуть, слиться, так бурлить во мне,— Если б моя мама песен мне не пела, Колыбель качая, как лодку на волне.