Прошла одна весна, прошла вторая, Уже и я немного поседел, Я думать стал о бездне важных дел, Как ты, руками щеки подпирая.
Вокруг цвести цветам и птицам петь, Омоют грозы твой могильный камень. Я здесь, отец мой! Я учусь смотреть На жизнь твоими ясными глазами.
Клянусь: я буду честным и простым. И, где бы ни был, до скончанья века Клянусь, отец мой, сыном быть твоим, Что значит – быть хорошим человеком!
Клянусь я быть с народом в час любой, Чтоб нас одна судьба соединила… И да не высохнут, отец, чернила, В чернильницу налитые тобой.
7
Смогу ли когда-нибудь я научиться, Как ты, любить облака, и цветы, и весну, Как ты, понимать задушевную песню птицы, Завывание ветра и гор тишину!
Смогу ли, как ты, полюбить серебристый и звонкий Снеговой ручеек, сбегающий к нам с высоты? Смогу ли погладить теплую шерстку ягненка С любовью, с которою гладил ты?
Смогу ли когда-нибудь я научиться печали, С которою ты, дорогой, провожал каждый раз Ласточек и журавлей, когда они улетали На юг, до весны оставляя нас?
Смогу ли встречать с улыбкою детской Солнце, севшее на подоконник соседский?
Смогу ли остаться самым веселым в ауле, Позабыв про то, что давно уж не молод и сед? Сердце свое молодым сохранить я смогу ли, Смогу ли остаться мальчишкой на старости лет?
Тебя седина не могла состарить, Года не смогли замутить твой всевидящий взор… Должно быть, поэтому на Комсомольском бульваре Воздвиг тебе памятник город гор.
8
Промолвил отец мой, вздыхая, Пред тем как навеки угас: «Я знаю, вода ключевая Меня б исцелила сейчас, Мне горная влага поможет, Я, выпив ее, не умру!» И воду в сосудах из кожи Ему принесли поутру.
И поднялся старый отец мой, Холодной воды отхлебнул И вспомнил далекое детство, Повисший над бездной аул. И щеки его заалели, И стал он ровнее дышать, И ожил отец на неделю, Но вот ослабел он опять.
Промолвил отец мой, вздыхая, Пред тем как навеки угас: «Цветы луговые, я знаю, Меня б исцелили сейчас». И дети, услышав об этом, С нагорий родимой земли Десятки пунцовых букетов Наутро отцу принесли.
Вдохнул он знакомый и сладкий Далекий лугов аромат И вспомнил о той, что украдкой Любил он полвека назад. И щеки его заалели, И стал он ровнее дышать, Он ожил еще на неделю, Но вот ослабел он опять.
Сказал мой отец, умирая, Пред тем как навеки угас: «От песен родимого края Мне стало бы легче сейчас!» Услышав об этом, горянки Прошли через гору и лес И в город пришли спозаранку, И песня взмыла до небес. И вспомнил старик поседелый Все то, чем дышал он и жил, Все песни, которые спел он, Которые в жизни сложил.
Хожу я по отчему краю, Дорогам не видно конца. Журчит ли вода ключевая, Цветы ль головами кивают, Доносится ль голос певца, Встает мой отец, оживая, И тихие слышу слова я – Последние просьбы отца.
9
Мой отец вставал на зорьке ранней И, еще в предутреннем дыму, Отправлялся в путь к вершинам дальним По тропе, известной лишь ему.
По крутым уклонам и пологим Шел отец, покуда мог идти, Обходя проезжие дороги, Презирая легкие пути.
Как-то погрешил я словом праздным, Я спросил с улыбкою тупой: «Мой отец, не проще ли гораздо Проторенною идти тропой?»
Отвечал отец: «Мой путь известен, Ничего, что он тяжел и крут, Там – следы моих стихов и песен. Мне легко – они меня ведут».
Многое на свете миновалось, С той поры прошло немало дней, Нет отца, тропа его осталась, Я идти попробовал по ней.
Горная тропа, куда же делась Сила, вдохновлявшая отца? Шел я по тропе, а мне не пелось, И казалось, нету ей конца.
Но услышал как-то, слава Богу, Я знакомый голос впереди: «Мой сынок, ищи свою дорогу, Проторенной тропкой не иди!»
10
Шагая к людям собственной тропою, Не замыкаясь в тесный круг семьи, Делил отец мой, родина, с тобою И горести, и радости твои.
Улыбкою приветствовал с порога Твое светило на рассвете он, А под вечер печалился немного: Ведь солнце покидало небосклон.
Любил твои созвездия считать он, На крыше сакли проводя ночлег, И был ему в любом краю понятен Язык твоих больших и малых рек.
Казалось: становился он моложе, Когда взбирался на вершины гор, Любил он море, но ему дороже Любого моря был земной простор.
Не потому ль, что хлеб родится в поле И вьются тропы к холмикам могил, Познавший цену радости и боли, Твою, отчизна, землю он любил!
Еще он птиц любил под небесами, И облака, и ливня вешний гром. Я на тебя смотрю его глазами И думаю о будущем твоем.
Нет, мой отец не мог с тобой расстаться, И у минут последних на краю Он завещал мне все свое богатство – Любовь к тебе нетленную свою!
11
Не потому, что ты не слышишь их, Тебе стихов я новых не читаю, А потому, что свято почитаю Адат, что был незыблем для двоих.
По этому адату мы своих Стихов с тобой друг другу не читали И всякий раз, отец, предпочитали В ауле их услышать от других.
12
Если раньше меня все заботы Вдруг оставишь ты, старец больной, Дорогого отца моего ты Разыщи в стороне неземной.
Разыщи, расскажи, ради Бога, Как я падаю и возношусь На подлунной земле, где немного Я, наверно, еще задержусь.
Расскажи, что у всех на примете И заслуги мои, и грехи, Что малы у меня еще дети, Но давно повзрослели стихи.
И, оплаканный горной грядою, Не тая от него ничего, Ты поведай, что стала седою Голова моя, как у него.
Что во время веселья порою Прячу слезы на дне своих глаз, И покуда глаза не закрою, Будет в них отражаться Кавказ.
Расскажи, отдышав облаками, – Пусть он будет известию рад, – Что дружу я с его кунаками, А врагам – объявил газават.
Сколько раз доброта его мнилась Мне огнем на холодной скале. Милость к падшим, к униженным милость Призывал он на грешной земле.
Пьем родник, подставляя ладони. Неужели исчезнуть навек Должен он на базальтовом склоне, Чтоб его оценил человек?
Лишь вступив на житейскую сцену, В предназначенной роли, старик, Я отца настоящую цену Поневоле с годами постиг.
И любовь, и терпенье, и слово, И крутая тропа в вышине Воедино сливаются снова, Потому что отец мой во мне.
Если раньше меня с белым светом Ты расстанешься, старец больной, Непременно поведай об этом Ты ему в стороне неземной.
«Отчего ты, родной, молодой, а седой?» – Мне вопрос задаешь удивленно, Словно майской зарей невзначай пред собой Ты увидела снег заоконный.
Дорогая, поверь, я не знаю и сам, Почему белокрылые птицы, Не спросясь, прикоснулись к моим волосам И надумали в них поселиться.
Нет, не старость приходит, поверь, не года Прибавляют мне в волосы проседь, Я, ей богу, не думал еще никогда Стать степенным и рифмы забросить.
И украдкой я прозой еще не грешу, До сих пор, как мальчишкой, бывало, Где хожу, где дышу, там стихи и пишу, – На ветру, на снегу, где попало.
Я, как прежде, мечтаю взлететь в высоту, Я шепчу о тебе, засыпая… В мае месяце яблони в самом цвету, А порой их снежком присыпает.
Может, я потому сединой убелен, Что тебя полюбил я до гроба. Как влюблен я в тебя! Как я долго влюблен! От любви поседел я, должно быть!
Может быть, от тоски поседел я, мой друг, Поседел, отправляясь в дорогу. Месяц встреч мимолетней недели разлук… От разлук поседел я, ей богу!
Ты со мною порою была недобра, Ты со мной обходилась сурово. Может, я поседел оттого, что вчера Ты сказала обидное слово.
Я ходил по земле, в облаках не витал, Может, я поседел от печали, – Я порою врагов благородней считал, Мне порою друзья изменяли.
Нет, не злоба врагов, не наветы друзей, Мне гораздо больнее бывало От печали твоей. От печали твоей У меня седина заблистала.