В день Покрова
1. «Как звезда над снежными полями…»
Как звезда над снежными полями,
В августе — над золотом садов,
В ночь весеннюю — над тополями
Русских сел и русских городов
Ты восходишь, наш покров незримый,
Матерь Божия! Любви твоей
Над землею, некогда любимой,
Милость драгоценную пролей.
Дни проходят, тишиной томимы,
Гибели и смерти нет конца;
Ты, которой служат серафимы,
Ты, которой служат все сердца,
Милость ниспошли свою святую,
Молнией к стране своей прийди,
Подними и оправдай такую,
Падшую, спаси и пощади.
2. «Падать без конца… Быть снова нищим…»
Падать без конца… Быть снова нищим,
Вновь идти — всё это ни к чему.
Только верность в горнее жилище
Долетит к престолу Твоему.
Верность, а не этот несвободный,
Скудный дар — сухих сердец зерно;
В плевелах и на скале бесплодной
Всё истрачено, расточено.
Отступившие от благодати,
Мы утратили Тебя — и вот
В этом мире нет сестер и братий,
Жжет кольцо мне руку, руку жжет…
3. «Только гибель и воспоминанье!..»
Только гибель и воспоминанье!
Ясны сумерки. Гроза прошла.
За рекой, на дальнем расстояньи,
В городе звонят колокола.
Гулкий, смутный звон средневековый.
И, как в детстве, в церкви на стене
Пальцем мне грозит старик суровый,
И Святой Георгий на коне
Топчет разъяренного дракона,
И звучат в душе, звучат слова —
Строфы покаянного канона
О тщете земного естества,
О бесстрастии, об одоленьи
Духа злобы, о грехе моем
Темном, тайном, данном от рожденья —
Страшно быть с душой своей вдвоем:
Раздвоившись, мудрый и безгрешный
Видит грешного себя тогда,
Видит вдруг в себе весь ад кромешный,
Богом сотворенный для суда…
………………………………………………..
Раненый, в Ростове, в час бессонный,
На больничной койке, в смертный час,
Тихий, лучший, светлый, примиренный,
До рассвета не смыкая глаз,
Я лежал. Звезда в окно светила
И, сквозь бред, постель оправить мне
Женщина чужая подходила,
Ложечкой звенела в тишине.
4. «Матерь Божья, сердце всякой твари…»
Матерь Божья, сердце всякой твари,
Вечная, святая красота!
Я молюсь лишь о небесном даре,
О любви, которая чиста,
О любви, которая безгрешна,
О любви ко всем и ко всему.
Я молюсь — и снова мрак кромешный
К сердцу приступает моему.
Милость ниспошли свою святую,
Молнией к душе моей приди,
Подними и оправдай такую,
Падшую, спаси и пощади!
В тучах
Вот летчик и серебряная птица,
Что режет грудью воздух разреженный,
Летят и не хотят остановиться
Над Атлантидой, в море погруженной.
Всё строже, и стремительней, и туже
Суровый ветер, холод и сиянье,
И одиночество, и звездный ужас
В пустыне нерушимого молчанья.
Я вспомнил о предании — поэме,
Которую читал еще в России,
О том, как в Индию, с ружьем и в шлеме,
Разведчик прилетел из Лемурии;
Как парсы молча, в суеверной дрожи,
Большой толпой сбежавшись отовсюду,
Смотрели на костюм из желтой кожи,
На летчика и на стальное чудо…
— Но снился мне не Леонардо важный,
Склонившийся над распростертой птицей,
А древний ил, взметенный бездной влажной,
Огромный город и чужие лица.
Я видел кратер, лавою кипящий,
И материк, погибший в океане,
Там, в черном небе, над водой блестящей,
Метался летчик на аэроплане:
Искал он сушу — и не мог спуститься,
И реял над огнем землетрясенья,
И думал: в будущем кому приснится
Такое ж безысходное круженье!
«В Финляндии, где ездят на санях…»
В Финляндии, где ездят на санях,
В стране суровой снега и гранита,
В стране озер… Нет, только дым и прах
Слепят глаза мне. Навсегда забыты
И монастырь, и звезды без числа
Над лесом снежным. В городе далеком
Колокола звонят, колокола —
Не над московским варварским востоком
Серебряный средневековый звон
Колеблющийся воздух раздвигает.
Не надо смерти, гробовых имен,
Сегодня Библия меня пугает
Безмерным, трудным вымыслом своим,
Тысячелетним бредом. Нет, не надо!
Я потерял мой путь в Иерусалим:
Жестокий страж пасет людское стадо,
Века летят, летит по ветру пыль,
Шумит судьбы кустарник низкорослый…
Давно завял и вырос вновь ковыль
В скалистой Таврии, где мальчиком, как взрослый,
С Горацием иль с Гоголем в руках
Сидел я на кургане утром ранним.
Два голоса звучали мне в веках —
И скиф, и римлянин. Еще в тумане,
В чуть намечавшейся душе моей
Я смутные предвидел очертанья,
Внук Запада, таврических степей
Я раннее узнал очарованье.
Незримая Италия моя
Над крымскими витала берегами;
Через века к ней возвращался я;
В степи с украинскими казаками
Я дикость вольную переживал,
Я верил в духов страшных и чудесных,
Бродя осенним вечером меж скал,
Незримо я касался тайн небесных,
Загробных, страшных теней бытия,
Видений без конца и без начала.
Порою, вечером, сестра моя
Играла на рояли. Ночь молчала.
И, как снежинки, бурей ледяной
Потоки звуков — целый мир нездешний
Вдруг прорывался, был передо мной.
Я забывал тогда о жизни внешней,
Я становился чистым и святым,
Я трепет чувствовал одуховленья…
Всё — только тень. Всё это — прах и дым,
Бесплодное мечтанье вдохновенья.