– Так почему бы вам не взять этого любого?!
Она молчит, ответить ей нечего. Странно упрекать вещь, которую так легко заменить другой. Если у вас ломается каблук, вы не воздеваете руки к небу и не обращаетесь к нему с речами. Вы зовете сапожника. Так что же мешает ей проделать то же самое со мной? Ах да, барабан и скрипка. Она не хочет играть на барабане, это слишком просто, ей нужна скрипка. Герцогиня тут же подтверждает мою догадку.
– Мне нужен ты.
– А мне нужна моя дочь!
– Я выполнила то, что обещала.
Глава 6
Смертные просят у бога. Они приходят в храм, опускаются на колени, воздевают к небесам руки, возжигают в чашах благовония, приносят на алтарь жертвы. И просят. А божество хранит молчание, презрительное и величавое. Лишь по истечении времени, вдохнув достаточно жертвенного дыма, насладившись криками жертв, божество нисходит до молящихся. Эти мольбы жалких смертных, испарение их страждущих душ – суть лакомства, источник силы божества, столпы, что поддерживают храм. Каждая просьба, каждый стон делают это божество сильнее. Божество кормится, наращивая эфирную плоть, оно становится все более алчным, все более требовательным, все более могущественным. Подобно Зевсу, оно играет молнией, подобно Посейдону, тревожит и дыбит океан, подобно Гелиосу, двигает по небосводу солнце. Языческие боги властно царили на земле, когда в тысяче храмов во славу их курились благовония. Но что они сейчас? Забыты, обречены на прозябание. Их никто ни о чем не просит.
Я глуп. Действую наобум, в лоб. Будь я умнее, я бы нашел способ, как обойти эту преграду. Надо бы притвориться, успокоиться, улестить ее. Как действуют опытные царедворцы? Они устилают пусть суверена лепестками роз и склоняются перед ним, они позволяют ему властвовать. Истинный фаворит умеет угождать. Обманом и лестью, клеветой и притворством он поднимается к самой вершине. Играй на слабостях, дай своему монарху то, чего он жаждет. А я умею только дерзить. Мне не хватает смирения, точно так же, как не хватает ума. Упасть на колени, склонить голову и нежно молить о прощении. Робко поднять глаза, увлажнить их непрошеной слезой, ждать с замиранием сердца… И только потом просить. Униженно, с колен. Как просит истинно верующий у верховного бога. Ради дочери… Но я не умею! Я ничего не умею. Мой путь – это путь безумца.
Я оглядываюсь вокруг, еще без всякой определенности, с одним только вдохновением упрямца. Вижу зеркало. Огромное, квадратное, над камином. Вижу в нем себя, растрепанного, с блуждающим взглядом, и ее, непоколебимую. И вновь приступ ярости. Я хочу ударить ее, напугать, подпортить эту безукоризненную личину. Желание это так велико, что я подбегаю к зеркалу и бью по нему ребром ладони. Это жест бессилия, порыв труса. К настоящей герцогине я подойти не решаюсь, я бью отражение. Удар силен, и зеркало трескается. Это сила моей ярости, она подступает как волна. Тогда еще раз. Трещина пробегает от верхнего угла вниз. Гладкая поверхность распадается на куски. Один разлом рассекает ей лицо, и верхняя половина сдвигается над алебастровым подбородком. Я бью по этому разлому, дабы уничтожить это лицо, из поверхности вываливается кусок. Он большой, похож на изогнутое лезвие. С такими лезвиями изображают неверных, они всегда гибнут под копытами христианской конницы. Я подбираю этот кусок. Ее убить я не смогу, но могу убить себя. Самоубийство – смертный грех, я буду наказан. Впрочем, какая разница, я уже проклят. Пусть дьявол празднует победу. Богу до меня нет дела. Он глух и безжалостен, как и эта женщина. Но у меня все еще есть свобода воли, выбор жить или умереть. Господь сам дал мне эту свободу, так пусть пожинает плоды.
Лучше сразу полоснуть себя по горлу, но решимости не хватает. Плоть хочет жить – руки становятся ватными. Чтобы вернуть им чувствительность, я бью себя зубчатым лезвием по левой руке пониже локтя, там, где скрывается вена. Ее обычно надрезают при кровопускании. Вспышка боли, и сразу горячо. Кровь брызнула и впитывается в рукав. Я смотрю на герцогиню. Она бледнеет. Бледность ее разливается от середины лба. Там возникает пятно и медленно пожирает ее лоб, спускается ниже, на скулы и подбородок. Будто сверху стекает гипс. Ее кровь уходит глубоко внутрь тела. Она видит мою кровь и таким образом пытается спасти свою. Я наношу себе второй удар совсем близко к запястью. Моя правая ладонь тоже кровоточит. Кровь каплет, как дождь. Тут герцогиня наконец понимает, что происходит, и кричит. Не вскрикивает мелодично и томно, как приличествует знатной даме, а визжит, как перепуганная торговка. Даже я глохну. Я так ошеломлен этим преображением, этим квадратным ртом на белом лице, что забываю о третьей цели. Третий удар был предназначен яремной жиле. Если удасться ее перерезать, я быстро истеку кровью. Но поздно… Все проклятая нерешительность.