Между тем именно это стремление подчинить нравственным началам экономическую область составляет характеристическую черту новейшей экономической школы в Германии. Эта школа, которая подает руку социализму, именует себя реалистическою, но здесь, как и во многих других случаях, реализм, как lucus а поп lucendo, означает только противоречие всему существующему.
Не решаясь, подобно коммунистам, совершенно отвергать мировой опыт, который указывает на личный интерес, как на главную движущую пружину экономической деятельности, приверженцы этой школы пытаются однако изменить существующий порядок введением в него нравственных требований. Но так как эти требования не подкрепляются исследованиям существа нравственных начал и отношения их к другим жизненным элементам, а основаны лишь на смутных представлениях, то отсюда вытекает эклектическая система, в которой мы тщетно стали бы искать каких-либо точных определений.
Таковым именно представляется учение Адольфа Вагнера. Излагая основания экономической науки, он признает, совершенно согласно с связанным выше, что человек, в своих отношениях к внешней природе, является существом нуждающимся, вследствие чего в нем рождается стремление к удовлетворению. Последнее представляется, в отношении к необходимым средствам жизни, как стремление к самосохранению, а в отношении к излишку как личный интерес. "Это стремление, - продолжает Вагнер, - прирождено человеку, и в обоих своих видах нравственно оправдывается; поэтому оно может быть названо корыстолюбием, или эгоизмом, не как таковое, а только в своем извращении, когда оно приписывает себе значение, не обращая внимания на пределы, положенные ему совестью или нравственным законом и правом". Во всякой деятельности, обращенной на удовлетворение потребностей человека, руководит и должно руководить начало экономическое или хозяйственное, то есть стремление предпринимать лишь такую работу, при которой, по его суждению, приятность удовлетворения перевешивает неприятность работы, а также и дальнейшее стремление получить наибольшую сумму удовлетворений за возможно меньшие усилия и жертвы. Хозяйством, говорит Вагнер, мы называем систематическую деятельность, руководимую этим началом, хозяйственною природою человека - ту, которая определяется существом потребностей и их удовлетворения, значением труда и оценкою всех этих моментов на основании экономического принципа, наконец наукою хозяйства, или экономикою, - ту науку, которая излагает учение о хозяйстве в вышеприведенном смысле[120].
Точно так же и другой корифей новейшей нравственно-экономической школы, Шмоллер, давая личному интересу название эгоизма, говорит: "что эгоизм должен быть принят в соображение; что он не может быть подавлен и не должен быть совершенно подавлен; что он в известных границах составляет правомерное и необходимое топливо, поддерживающее машину в движении, это разумеется само собою, об этом понимающему дело не нужно и говорить". Тут Шмоллер сравнивает эгоизм с паром в паровой машине, причем однако он тут же сравнивает его и с железом, из которого сделана та же самая машина[121]. Вообще, подобия служат весьма хорошим средством для избежания точности научных понятий.
Но признавая личную выгоду коренным началом или движущею силою промышленной деятельности, приверженцы нравственной школы утверждают, что в действительности это начало не всегда и не везде действует одинаково, а видоизменяется нравственными и юридическими требованиями. "В моих глазах, - говорит Шмоллер, - учение об эгоизме, или об интересе, как о психологически постоянной и равномерной исходной точке всех хозяйственных действий, не что иное как неосновательное и поверхностное воззрение... Конкретный, решающий вопрос состоит в том, как в известное время и в известных кругах это стремление видоизменяется культурною работою тысячелетий, как и в какой мере оно прониклось и пропиталось нравственными и юридическими представлениями"[122]. "Субъект частного хозяйства, - говорит с своей стороны Адольф Вагнер, - обыкновенно единичное лицо, даже в своих хозяйственных отношениях не легко определяется каким-нибудь одним влечением, например хозяйственным личным интересом; и тут другие силы совместно определяют его волю и его действия. Именно это, а не безусловное определение единым влечением, вытекает из существа человека. Эти другие, содействующие силы могут быть характеризованы как нравственно хорошие или дурные, смотря по тому, дают ли они человеческой воле выгодное или невыгодное отклонение от направления, указанного хозяйственным личным интересом субъекта". К нравственно хорошим силам Вагнер относит любовь и чувство долга, которые составляют движущую пружину благотворительности; хотя они заключают в себе опасность нехозяйственности, однако из этого вытекает только требование разумного их направления. К дурным же относится эгоистическое извращение хозяйственного интереса. Существование этих сил, продолжает Вагнер, есть несомненный факт; а потому "принятие во внимание нравственных сил, фактически видоизменяющих личный интерес, наукою народного хозяйства не ведет к смешению этики и экономики, а включает только хозяйственные действия в порядок нравственных действий, за которые существует личная ответственность" (Grundlegung, § 132, 133).
Несмотря на это уверение, мы не можем не сказать, что тут господствует значительная путаница понятий. Что личный интерес не всегда действует как однородная и равномерная сила, в этом никто никогда не сомневался. Всякий экономист, к какой бы школе он ни принадлежал, знает, что есть люди, понимающие свой интерес и не понимающие, расчетливые и не расчетливые, увлекающиеся и благоразумные, обогащающиеся и разоряющиеся. Никто не сомневается и в существовании нравственных влияний. Сам Адольф Вагнер говорит, что "защитники системы свободного соперничества не могут не признать и только в виде исключения не признают значения и правомерности этих сил" (§ 133). Поэтому совершенно напрасно приписывать им мнение, будто личный интерес действует как естественная сила, не подчиняющаяся нравственным влияниям и избавляющая человека от всякой ответственности. Экономисты, в противоположность социалистам, стоят именно за свободу, а где есть свобода, там есть и ответственность. Рошер прямо даже это высказывает[123]. Свобода имеет свои законные границы, юридические и нравственные, которые человек может преступать, но которые, тем не менее, вечно остаются высшею нормою его деятельности. Вопрос состоит вовсе не в том: должен ли человек в своей хозяйственной деятельности соображаться с нравственными законами или нет? На это не может быть двух ответов. Если человек нарушает юридический закон, он подлежит наказанию; если, держась в пределах юридического закона, он преступает нравственный закон, он не подлежит наказанию, но он подлежит осуждению. Экономисты и социалисты на этот счет согласны. Вопрос заключается не в границах, а в содержании деятельности, в тех побуждениях, которыми руководится человек, и в том, кто является судьею этих побуждений?
Каким побуждением определяется свободная деятельность человека в промышленной области, личным интересом или чувством долга, стремлением к хозяйственной выгоде или бескорыстною любовью к людям? Когда он пашет землю, заводит фабрики, торгует, посылает корабли свои в отдаленные страны, когда он дает и получает кредит, имеет ли он целью получить прибыль, или облагодетельствовать своих ближних? Всякая торговая сделка служит на это ответом. Во всякой сделке взвешиваются обоюдные выгоды, и на этом основании производится мена. Нравственные же требования полагают только границы действия личного интереса: каждая из договаривающихся сторон имеет право искать своей выгоды, но не обманывая другой и не употребляя осужденных нравственностью средств, причем судьею, как своих выгод, так и своих нравственных побуждений, остается отдельное лицо. Сами социалисты кафедры, как мы видели, когда они излагают общие основания хозяйственной деятельности, признают личный интерес движущею ее пружиною; но в приложении все у них смешивается, и мы, к удивлению, находим у Вагнера систему благотворительности, поставленную наряду с частною промышленностью, как будто это две отрасли, которые можно сопоставить, как истекающие из одного общего начала, или как два вида одного и того же рода. Между тем, если мы возьмем приведенное выше определение хозяйства, которое дается самим Вагнером, то мы увидим, что благотворительность вовсе под него не подходит. Благотворительность не руководится экономическим принципом; она не рассчитывает, насколько приобретенное лицом богатство превосходит приложенный к нему труд. В отличие от промышленной деятельности благотворительность ничего не производит и не приобретает, а приобретенное иным путем употребляет на чужую пользу, руководствуясь не хозяйственным расчетом, а бескорыстною любовью к ближнему. Благотворительность и хозяйственная деятельность в своих основаниях противоположны друг другу; а потому поставление их рядом как двух видов одного рода, составляет чудовищное посягательство на логику.