Дамир выдерживает молчание в несколько секунд, прежде чем сухо произнести:
— Ты не сталкивалась со смертью, Женя. Ты не знаешь, что такое находится на грани, иначе бы не разбрасывалась такими громкими заявлениями. Жизнь всегда лучше смерти.
— А зачем мне такая жизнь? — я не сдерживаюсь, и со всей дури бью кулаком в грудь Бахметова, но он просто непрошибаемый тип. Позволяет нанести еще один злой удар, а потом перехватывает руку. Сжимает запястье не больно, но крепко. — Когда каждый день я просыпаюсь с мыслью, что меня может поиметь какой-то грязный зэк!
Лицо Бахметова багровеет, а глаза наливаются кровью. И только сейчас понимаю, что сказала. И хоть я не имела ввиду Дамира, но слова уже сказаны. И он их принимает на свой счет.
— Все сказала? — от ледяного тона по коже пробегает мороз.
Поджимаю губы и отворачиваю голову, не собираясь извиняться за опрометчивые слова. В конце концов
они недалеки от правды.
— Повторяю, Женя, — его рука хватает меня за лицо, поворачивая к себе и заставляя посмотреть в глаза. — Никто тебя не тронул. И не тронет, пока я этого не захочу.
— А если тебя не станет?
Бахметов и бровью не ведет. Расплывается в кривой ухмылке, насмешливо бросая:
— Уже мечтаешь о моей смерти? Прости, Евгения, — издевательски протягивает мое полное имя точь в точь как делает Захар, — но грязный зэк умирать не планирует. Но ты, конечно, можешь попытаться воткнуть мне нож в спину. Как ты умеешь, но учти, — выдерживает паузу, чтобы я прониклась, — в этот раз я готов.
Дамир отпускает меня и отходит на несколько шагов. Окидывает меня мрачным взглядом, но больше ничего не говорит.
Очевидно, что домой меня никто не намерен отпускать. Я или сама пойду в этот чертов бункер или же меня отнесут силой. Безысходность — вот, что я сейчас чувствую. Сердце сжимается от тоски по дому, по родным, которые наверняка себе места не находят. Пожалуй, именно мысли о родных не позволяют мне окончательно расклеиться.
Заставляю себя выпрямить спину, чтобы с гордостью принять нынешнее положение дел и отчеканить:
— Вы все мерзавцы. Тут ваше место, но не мое. Я выберусь, Бахметов, вот увидишь. Может, ты и считаешь, что я твой приз, но твоей я никогда не была и не буду.
— Это мы еще посмотрим, пташка, — опасно сверкнув глазами, принимает мой вызов.
— Эй, вы там скоро? — хлопает по двери Лысый.
— Ты что-то брать будешь? — нейтральным голосом спрашивает Дамир.
Как будто мы только что вели задушевную беседу, а не плевались ядом.
— У меня ничего нет.
— Значит, налегке, — кивает, принимая мою колкость. — Сама пойдешь или помочь? — приподнимая бровь, невозмутимо уточняет.
— Сама! — фыркаю, после чего выхожу из камеры.
Иду в бункер, точно под конвоем. Спереди Лысый, позади Бахметов.
Иронично, правда? Учитывая, что под конвоем должны ходить они, а не я — гражданское лицо, журналист.
Я хоть и пытаюсь запомнить спуск в бункер, но тщетно. Такое впечатление, что каждый раз мы идем разными коридорами. Спускаемся по лестнице вниз, и я в ощущаю как последняя надежда на свободу сыпется, как песок сквозь пальцы. Мы не идем как в прошлый раз к рингу, а в другое место. Коридоры в бункере более узкие и низкие, пахнет сыростью и плесенью, на потолке виднеются ржавые трубы, с которых периодически капает вода.
Кажется, мы идем целую вечность, прежде чем останавливаемся напротив железной двери. Достав ключ, Лысый открывает, толкает и, шутливо поклонившись, пропускает меня вперед, бросая:
— Прошу, барыня!
Ступаю ногой в холодное темное помещение первой. Дамир заходит за мной и включает тусклый свет. В небольшой комнате есть кровать, тумбочка, свечка, один стул и перегородка, которая, должно быть, ведет к туалету.
Разумеется, никакого окна. Эти «апартаменты» намного скромнее, чем те в которых меня держал Захар. Скромнее, чем даже у Бахметова.
— Свободен, Лысый, — звучит властный голос Дамира.
— Понял, не дурак! — подняв руки вверх, пошло ухмыляется, после чего выходит.
На глаза накатывают слезы, но я не позволю себе расплакаться перед Бахметовым. Не доставлю подлецу больше такого удовольствия!