<tab>Тимофей вдруг побежал в коридор, стал остервенело потрошить коробку, скотч не поддавался. Он за меня. Встать не могу, могу только поднять левую руку и помахать Мареку. Женька орёт из спальни:
<tab>— Ты не можешь его убить! Не смей! Привяжи и оставь здесь, мы же всё равно уезжаем! Ради меня! Не смей!
<tab>— Я сделаю это ради тебя, ради нас с тобой, ради нашей семьи! — трубит в ответ маньяк. Я дотягиваюсь до лежащей игрушечной собаки, тащу её на себя. Зачем? Может, защититься хотя бы ей. Пачкаю игрушку кровью. Прижимаю её к животу.
<tab>Ублюдок наконец нашёл, что искал. У него в руках скальпель. Отец говорил, что такой скальпель самый большой, брюшистый. Женька увидел Тимофея в зеркало и заорал громче:
<tab>— Эй, он его сейчас убьёт, чего вы медлите? Пора! Эй! — это он моей мифической группе поддержки, отряду особого назначения имени Марека Юхновича. Он думает, что сейчас ворвутся люди в форме и «хэндэ хох!» — злодея к стенке, героя — к награде… прости, Женька…
<tab>Тимофей выхватывает у меня рыжую собаку и зачем-то вспарывает ей игрушечное горло. Наклоняется ко мне, и уже пахнет кровью, а с его бесформенных губ капает слюна…
<tab>— Неужели вы не видите! Он убивает его, кто-нибудь, помоги-и-ите! — орёт Женька, и со стороны коридора раздаётся грохот. Какие-то люди в форме врываются и скручивают урода, скальпель выпадает из рук прямо рядом с моей головой. Я слышу какие-то лающие крики, и среди всех приказаний, междометий и мата вычленяю одно предложение:
<tab>— Надо же, этот странный мальчик из соседнего дома оказался прав, спас человека…
========== Глава 7. «Залечь на дно в…» ==========
<tab>
<tab>
<tab>Чувствую себя Франкенштейном, сконструированным из кровоточащих кусков плоти. Страшно чешется спина и затылок. Локтевой сгиб опух от уколов иглы. И это ещё трубку изо рта вынули! Утка и кормление через трубочку сквозь стальные лигатуры скобы — развлечения номер один. В остальном: бесконечные тяжёлые короткие сны и идеально ровный белый потолок. Без единой трещинки для фантазии. Потолок. Бульон. Обтирание. Утка. Капельница. Душат во сне. Потолок. Лысоватый немногословный мужчина с перегаром осматривает швы и поправляет челюстную шину. Опять потолок. Настасья Петровна гладит Анеко, обе улыбаются. Тёмный потолок. Анализы. Жидкая каша. Смена белья. Утка. Шум в коридоре. Везут куда-то. Космический аппарат. Капельница. Потолок. Отец.
<tab>Отец совершенно не выдавал своего беспокойства. О чём-то серьёзно говорил с Сергеем Анатольевичем — моим хирургом, кивал головой, жал руку, хлопал того по плечу. Но я заметил это непроизвольное дёргание брови. Нервничает. Неужели дело так серьёзно? Неужели он не поговорит со мной? Да, я не могу говорить внятно, только мычу и вращаю глазами. Но он-то может! Но он простоял у окна полдня и, кажется, даже не смотрел на меня. Я ему более интересен как пациент, а не как сын. Сын у военного хирурга не может быть пи-пи-прости, господи… Ему легко отвернуться, а я не могу. Поэтому стараюсь смотреть в потолок. Зачем он приехал? Лучше бы мама.
<tab>Отец остался на перевязке. Теперь я знаю, что он профессионал, мой доктор и хирургическая сестра к нему как к богу: «А что вы думаете, Виталий Борисович? Каков прогноз, Виталий Борисович? Посмотрите, вот результаты МРТ…» Светило. Он не говорит со мной, я разбираюсь только в чеховских текстах, но не в чеховском ремесле. Не мужик.
<tab>Ночью потолок живёт своей жизнью. По нему двигаются кубические пятна под звук машин за окном. В соседней палате кто-то так храпит, что весь этаж послеоперационки раздражённо подсвистывает. Блядь… как хочется в туалет. Как хочется скинуть ноги с этого лафета и босиком по холодному полу пронестись до нормального унитаза, а не ждать унизительную процедуру с железной уткой под бёдрами.
<tab>— Ы-ы-ы… ы-ы-ы… — как же вызвать сестру?
<tab>Вдруг движение рядом. Сухие руки проводят по лицу. Отец. Он ночует со мной? Его лицо сурово, брови сведены, губы сжаты. Как будто недоволен. Он не спрашивает, почему я мычу. Убирает простыню, сгибает ноги в коленях, подкладывает клеёнку, ополаскивает судно в горячей воде и, подхватив моё иссечённое и избитое тело под крестец, подставляет посудину. Мне почему-то почти расхотелось в туалет… Захотелось рыдать. Как когда-то в детстве. Когда расшиб обе коленки и ладони, свалившись с велика перед самым камазом, и испуганный шофёр тащил меня за ухо к отцу для острастки. А я рыдал взахлёб непонятно от чего: то ли из-за боли, то ли жалко было поломанный велик, то ли отца боялся. Он тогда тоже хмурился и дёргал бровью. Нервничал. И не говорил ничего.
<tab>Наутро, когда потолок вновь был белым, ко мне пришли гости. Некто Рыбкин из Челябинского ОВД и мой знакомый Карасик. Я бы посмеялся, если бы мог, над чудесным совпадением фамилий. Отцу милостиво разрешили остаться.
<tab>Карасик и Рыбкин как отображение «злого» и «доброго» полицейского, только в интерпретации «подозрительный» и «прикольный»:
<tab>— Представляете, Михаил, какая у нас прикольная работёнка выдалась? — шутил молодой Рыбкин. — Один герой молчит из загадочности, другому хирурги рот перекрыли! Главный злодей проглотил язык из принципа. Ладно, хоть Райнер вменяем и вполне ясно выражается.
<tab>— Почему вы поехали именно в Челябинск год назад? — холодно спросил Карасик, смотря куда-то на шнурок капельницы.
<tab>— Ы-е-од-а-а-ды-ы-а… — у меня во рту каша, челюсти не двигаются, да и соображаю слабо.
<tab>— Ему помогла директриса из бывшей школы, Елена Ивановна Антонова. Здесь, в лицее, как раз требовался учитель филологии, а сыну надо было начать всё сначала. Елена Ивановна предложила, мы с супругой поддержали, — по-военному отрапортовал за меня отец. Бесит, когда он маму называет «супругой».
<tab>— И как вам наши детки? Глупее, чем в Москве? Марек Юхнович, например? Вундеркиндер просто! — Рыбкин светился от собственных шуток.
<tab>— Как вы оказались у Юхновичей? — по-прежнему изучал систему Карасик.
<tab>— Е-е-ли и-а-ош-о-ы… — мой ясно-понятный ответ.
<tab>— У Марека была постоянная учительница, но летом у неё проявилась тромбоэмболия, и как следствие — ишемический инсульт. Женщина умерла. К мальчику назначили педагогом Михаила. Его особо не спрашивали. — Отец, похоже, в курсе.
<tab>— А он ваще говорил вам что-нибудь? Пушкина-то хоть читал? — Рыбкин.
<tab>— Как вы заинтересовались парой из дома напротив? — Карасик.
<tab>Я решил не отвечать.
<tab>— Мальчик писал сочинения, вы же знаете, — раздражённо высказался отец. А потом гордо: — А мой сын не будет подкручивать у виска тем, кто просто иной. Он педагог!
<tab>— Но ведь Марек никому не открывался? Почему слил всё вашему сыну? — Рыбкин.
<tab>— У вас были какие-то особые отношения с Мареком Юхновичем? — Кара…
<tab>Отец вдруг вспрыгнул с места и кинулся на этого сухаря в форме, схватил его за грудки и прошипел служителю закона в лицо:
<tab>— Какого чёрта? Заткни свою пасть! И это тот, кто должен нормальных людей защищать? Ещё один намёк… — Мне захотелось врезать этому карасику ногой в рыбий глаз, я даже дёрнулся, но по телу сразу прокатилась отрезвляющая боль. Отец бросил обратно в стул следователя и кинулся на мой стон. И так же сурово: — Что за самодеятельность? Лежи и не двигайся!