Но, допустим, они все же опасны и настолько, как нас в этом уверяют; допустим, нам угрожают тысячи внешних и внутренних врагов: разве мы думали, что свободу можно получить без помех? Я вижу в истории всех свободных народов, что их новорожденная свобода атаковалась тысячью различных способов; но я не вижу, что исходы почти всех этих сражений должны заставлять нас так уж падать духом. Наше внезапное смятение при самых нелепых известиях, наш своего рода панический страх, разве это хороший способ удалить наших врагов, одолеть их, да и просто распознать? Население Франции огромно; у нее есть оружие, у нее есть все: только при наличии единства, хладнокровия и мудрости можно действенно и эффективно использовать всю эту силу; только при наличии бесстрашного согласия, когда есть только одна партия — партия общего блага, можно достичь способности все видеть, все упреждать или все исправлять, всему давать отпор. Вот почему нынешнее разъединение, разделение на партии неосторожно и опасно; а мир и единодушие столь же соответствуют нашим интересам, сколь и подобают национальному достоинству.
Поистине достойно свободы и великого, только что завоевавшего ее народа, если он достаточно высоко ценит свою победу, чтобы отразить бедствия, которые она могла навлечь на него. Он должен был ожидать их; и если спокойный и объединенный, словно это уже один человек, он ждет этих атак с мужественной и достойной выдержкой, исполненный спокойной гордости, основанной на сознании того, что он свободен и не может больше перестать быть свободным, тогда всем придется не один раз подумать, прежде чем напасть на него, и великий народ, идущий в битву с твердой уверенностью, что он может погибнуть, но не может быть рабом, очень редко оказывается побежденным.
Как только нам ясно доказано, что, коль скоро у нас есть внешние враги или враги, скрывающиеся среди нас, и мы только в спокойствии и согласии можем обрести верные средства распознать их, устранить и победить, так сразу становится очевидным, что наш первейший интерес состоит в том, чтобы отыскать и искоренить, как врагов, все причины, мешающие установлению среди нас спокойствия и согласия и здорового общественного мнения, без коего напрасны любые целительные меры. Присмотревшись же к тому, с чем связана наша столь возросшая склонность к подозрительности, беспорядкам, мятежам, — при том, что различие интересов, накал противоречивых мнений, недостаточный навык к свободе — вполне естественная их причина, — мы не сможем не признать, что все эти явления поразительным образом усиливаются, питаются, поддерживаются целой толпой ораторов, и писателей, которые словно объединились в одну партию. Все, что в этой революции есть хорошего или плохого, все обязано тем или иным писаниям. В них же, мы, вероятно, найдем и источник грозящих нам зол. Рассмотрев же, каков может быть интерес авторов пагубных советов, мы увидим, что большинство этих авторов — личности слишком темные, начисто лишенные способностей, чтобы стать во главе партии. Отсюда мы делаем заключение, что их двигатель — деньги или глупая убежденность; ибо не следует думать, что все, кто в политических революциях защищает скверное дело и отстаивает ложные мнения, все без исключения являются людьми дурными и злонамеренными. Поскольку большинство людей наделено сильными страстями и слабой способностью суждения, постольку в наше беспокойное время, когда все эти страсти пробудились, они, эти люди, все хотят действовать и совершенно не ведают, что надо делать, а потому вскоре оказываются преданы на волю ловких негодяев: дело человека мудрого — следить за ними, замечать, куда они клонят, наблюдать за их поступками и словами, наконец, быть может, распознать, какие интересы ими движут и объявить их врагами общества, если они действительно проповедуют взгляды, способные замутить, поколебать, развратить общественное мнение.
Что такое здоровое общественное мнение в свободной стране? Разве это не своего рода всеобщий разум, некая практическая мудрость, как бы вошедшая в привычку, почти равномерно распределенная среди всех граждан, всегда находящаяся в согласии и на одном уровне со всеми общественными установлениями, благодаря которой каждый гражданин хорошо знает, что принадлежит ему и, следовательно, что принадлежит другим, каждый гражданин хорошо знает, каков его долг по отношению к обществу и изо всех сил исполняет свой долг, каждый гражданин уважает себя в другом и свои права в правах другого, каждый гражданин, простирая свои устремления настолько далеко, насколько он может, никогда не оспаривает закон и машинально, бессознательно почитает его? А когда общественное устройство достаточно долговечно, чтобы все это стало для всех врожденной привычкой, своего рода культом, я бы даже сказал, суеверием, тогда, конечно, в стране складывается наилучшее общественное мнение. Я знаю, что было бы безумием хотеть, чтобы спустя год после освобождения и в нашем обществе сложился бы такой дух. Я знаю, что этого можно достичь лишь долгим путем и не принадлежу к тем, кто кричит, что все потеряно, если все не свершено в один день. Но есть и такая степень медлительности, что вселяет страх, как бы цель не оказалась не достигнутой и как бы в дороге не постигла смерть. Об успехах же можно судить по меньшей мере при том условии, если мы видим ряд последовательных событий, с которыми естественно согласуются наши представления о необходимых правилах поведения.