Таким образом, одним, чтобы увлечь нас, сбить с толку и превратить в беззаконных безумцев, нужно только все извращать в своих речах, поражать наш взор колоссальными химерами, переносить на целые классы граждан преступления нескольких лиц, расписывать свои картины яркими, патетическими красками, которые так легко находятся, когда ни к чему нет почтения, и оглушать нас, громко выкрикивая по каждому поводу названия самых священных вещей; тогда как другим, чтобы нас утихомирить и сделать мудрыми и справедливыми, необходимо прибегать к истолкованию, к подробному рассмотрению идей, ускользающих от понимания простого люда, к сложным рассуждениям, разумение которых требует не легковозбудимых страстей, коим толпа всегда подвержена, но хладнокровия и уравновешенности — а их-то она лишена.
Так, в силу нашей природы мы стремимся навстречу одним, избегаем других: одних, ведущих нас туда, куда мы хотим идти, мы выслушиваем охотно, других, удерживающих нас против нашей воли, мы слушаем порой с почтением, но всегда нехотя; одни, наконец, указывают нам на прелесть жизни без узды; другие непрестанно предлагают нам суровую узду разума, которую мы если и приемлем, то всегда грызем. Итак, если мы хотим расслышать спокойную истину и отвергнуть буйную ложь, мы вынуждены бороться с самими собой и остерегаться того, что нам нравится, а это всегда трудное дело, предполагающее некоторую степень мудрости: именно этим объясняется во всех странах ужасная власть доносителей, столько кровавых свидетельств которой предоставляют древняя и современная история; именно этим объясняется также поразительный успех коварных или фанатичных подстрекателей бунтов, хотя они не имеют никаких преимуществ над своими противниками, не обладая ни истиной, ни познаниями, ни, конечно, талантами.
И пусть мне не возражают, что я их всех смешал в одну кучу, не предъявив особых обвинений каждому; они опасны в совокупности, в массе, а порознь не существуют.
Итак, я, как мне кажется установил, опираясь на достаточно ясные понятия, и дал распознать по достаточно явным признакам истинных друзей и истинных врагов народа; я также вполне доказал, насколько важно их точно различать и не ошибаться. Надеюсь, я не исказил существа темы. Когда бы этот труд, небесполезный для общего дела хотя бы по одному своему предмету, нашел многих читателей! Если он только сможет помочь какому-нибудь честному, но ослепленному и неосторожному гражданину открыть глаза на окружающие всех нас опасности, если сможет побудить какого-нибудь честного и просвещенного, но нерадивого и робкого гражданина открыто заявить о своей приверженности общественному порядку, истинной свободе, истинному патриотизму, о своем неприятии ложной свободы, ложного патриотизма, театрального, напускного энтузиазма, я буду считать, что мои страдания не были напрасными. Я надеюсь, не скрою, что мои строки в состоянии произвести этот эффект. Поначалу я решил было не пытаться в настоящих обстоятельствах выйти из моей тени, не подавать безвестного голоса посреди этой разноголосицы, которую составляют глас общественного мнения и крики отдельных лиц, и в молчании ожидать завершения работы наших законодателей, не увеличивая толпы мертворожденных писак, произведенных на свет нашей революцией. Но затем я подумал, что пожертвовать своим самолюбием, быть может, и полезно и что каждый гражданин должен считать себя обязанным принести общественному благу патриотическую дань своих идей и взглядов. К тому же мне доставило бы некоторую радость заслужить уважение порядочных людей, вызвав ненависть и брань множества разоблаченных мною вредных путаников. Я решил послужить свободе, восстановив нанесенный ей их похвалами урон: если, как я все еще надеюсь, сила разума сокрушит этих людей, то хотя бы немного способствовать их падению — почетно; если же они восторжествуют, так уж лучше быть повешенным такими людьми, нежели считаться их другом.