Он подчеркивает парадокс, который можно обнаружить в его контрасте с самыми привычными представлениями о человеке, за которого он себя выдает, как будто в этом есть какая-то необходимость: гебильдский немец вильгельминского периода, вскормленный на геккелевском метасциентизме, на основе которого он предоставляет список чтений, повод для нас завершить, обратившись к ним, то, что Гаварни называет где-то церебральной идеей человека.
Даже в этом рассматриваемом парадоксе вторжения мысли, для него доселе немыслимой, Шребер видит доказательство того, что должно произойти нечто, исходящее не из его собственного разума: доказательство, против которого, кажется, толькоpetitio principii, изложенное выше в позиции психиатра, дает нам право сопротивляться.
3. Сказав это, давайте проследим последовательность явлений, которую Шребер устанавливает в своей пятнадцатой главе (S. 204-15).
Теперь мы знаем, что сила его руки в вынужденной игре мысли (Denkzwang), в которой его сковывают слова Бога (см. выше, I-5), имеет драматическую ставку, которая заключается в том, что Бог, чьи способности к непониманию появятся позже, считая субъекта уничтоженным, оставит его в беде (liegen lassen), к угрозе которой мы еще вернемся.
Таким образом, усилие репоста, посредством которого субъект приостанавливается, скажем так, в своем бытии как субъект, и в конце концов срывается в момент "ничего не думания" (Nichtsdenken), конечно, кажется наименьшим из того, что можно ожидать от человека в качестве отдыха (говорит Шребер). Именно это, по его словам, и происходит:
(a) То, что он называет чудом воя (Brüllenwunder), - вырывающийся из его груди крик, который удивляет его больше всех ожиданий, будь он один или с другими людьми, которые приходят в ужас от зрелища, которое он им предлагает: его рот внезапно открывается в невыразимой пустоте, бросая сигару, которая застряла там всего мгновение назад;
(b) Призыв о помощи ("Hülfe" rufen), издаваемый "божественными нервами, оторванными от массы", плаксивый тон которого обусловлен большим расстоянием, на которое удаляется Бог;
(два явления, в которых субъективный разрыв достаточно неотличим от его сигнификативного способа, чтобы мы не трудились над этим);
(c) Предстоящий расцвет, то есть в оккультной зоне перцептивного поля, в коридоре, в соседней комнате, или проявления, которые, хотя и не являются экстраординарными, кажутся субъекту предназначенными для него;
(d) Появление на следующем уровне, дальнем, то есть за пределами восприятия органов чувств, в парке, в реальности, чудесных творений, то есть вновь созданных, и миссис Макалпайн делает проницательное замечание, что они всегда принадлежат к летающим видам - птицам или насекомым.
Не появляются ли эти последние метеоры заблуждения как след борозды или как эффект бахромы, показывающий оба раза, в которых означающее, молчавшее в субъекте, проецирует из своей темноты отблеск означающего на поверхность реального, а затем освещает реальное вспышкой, проецируемой из-под его подвала небытия?
Таким образом, на острие галлюцинаторных эффектов эти существа, которые, если бы мы захотели с максимальной строгостью применить критерий явления в реальности, одни только и заслуживали бы названия галлюцинаций, рекомендуют нам пересмотреть в их символической солидарности возникающее здесь трио Создатель, Создание и Сотворенный.
4. Именно с позиции Творца, по сути, мы вернемся к позиции Сотворенного, которое субъективно творит.
Уникальный в своей множественности, множественный в своем единстве (таковы атрибуты, напоминающие Гераклита, которыми Шребер определяет его), этот Бог, сведенный, по сути, к иерархии царств, что само по себе стоило бы исследования, опускает себя до существ, которые присваивают себе несоединимые идентичности.
Имманентный этим существам, захват которых включением в бытие Шребера угрожает его целостности, Бог не лишен интуитивной поддержки гиперпространства, в котором Шребер даже видит значимые передачи, ведущиеся по проводам (Fäden), которые материализуют параболическую траекторию, в соответствии с которой они входят в его череп через затылок (S. 315-P.S. V).
Однако со временем, через свои проявления, Бог впускает в поле неразумных существ, существ, которые не знают, что говорят, существ неразумных, таких как эти зачарованные птицы, эти говорящие птицы, эти небесные дворы (Vorhöfe des Himmels), в которых женоненавистник Фрейд с первого взгляда обнаружил белых гусей, представлявших идеальных девушек его времени, только для того, чтобы увидеть подтверждение своего мнения в именах субъект позже дает им.Скажу лишь, что для меня они гораздо более репрезентативны в силу того удивления, которое вызывают в них сходство вокабул и чисто гомофонные эквиваленты, от которых зависит их использование (Santiago = Carthago, Chinesenthum = Jesum Christum и т. д., S. 210-XV).