Точно так же существо Бога в своей сущности все дальше уходит в пространство, которое его обусловливает, - уход, о котором можно судить по нарастающей медлительности его речи, доходящей даже до заикания (S. 223-XVI). Настолько, что, просто следуя указаниям этого процесса, мы сочли бы этого уникального Другого, в котором артикулируется существование субъекта, подходящим прежде всего для опустошения мест (S. примечание к 196-XIV), в которых развертывается рокот слов, если бы Шребер не позаботился дополнительно сообщить нам, что этот Бог отстранен от любого другого аспекта обмена. Он делает это, одновременно извиняясь за то, что так поступает, но какие бы сожаления он ни испытывал по этому поводу, он должен ясно заявить об этом: Бог не только непроницаем для опыта; он не способен понять живого человека; он постигает его только извне (что, несомненно, является его сущностным способом); вся внутренность для него закрыта. Система записей (Aufschreibesystem), в которой сохраняются поступки и мысли, напоминает, конечно, неуловимым образом, тетрадь, которую держал ангел-хранитель нашего катехизированного детства, но помимо этого отметим отсутствие каких-либо следов звучания чресл или сердец (S. 20-I).
Таким образом, после того как очищение душ (Laüterung) уничтожит в них все следы личной идентичности, все сведется к вечному выживанию этого словоблудия, с помощью которого только Бог должен познать произведения, созданные человеческой изобретательностью (S. 300-P.S. II).
Здесь я не могу не отметить, что внучатый племянник автора "Novae species insectorum" (Иоганн-Кристиан-Даниэль фон Шребер) подчеркивает, что ни одно из чудесных созданий не является новым видом, или добавить, в противовес миссис Макалпайн, которая видит в них голубя, летящего с колен Отца, чтобы принести Деве плодотворную весть о Логосе, что они напоминают мне скорее голубя, которого фокусник вытаскивает из проймы жилета или рукава.
Что, наконец, приведет нас к удивительному выводу: субъект, находящийся в тисках этих тайн, не сомневается в своей способности, пусть и созданной, либо ускользнуть своими словами от ловушек, расставленных тревожным неразумием его Господа, либо сохранить себя перед лицом разрушения, которое, по его мнению, его Господь способен обрушить на него, или кого-либо еще, в силу права, на которое он имеет право во имя порядка мира (Weltordnung), права, которое, при всем том, что оно его, мотивирует этот уникальный пример победы существа, которое в результате ряда расстройств стало объектом " perfidieсвоего создателя. (Слово выпущено, не без оговорок, по-французски: S. 226-XVI.)
Не является ли это непокорное сотворенное существо, которое предотвращает свое падение только благодаря поддержке своего Слова (verbe) и вере в речь, странной приставкой к непрерывному творению Малебранша?
Возможно, нам стоит еще раз взглянуть на авторов, которые пишут сочинение по философии в бакалавриате, среди которых, возможно, мы слишком пренебрежительно относимся к тем, кто находится за пределами линии, ведущей к homo psychologicus, в котором наш период находит мерило, возможно, несколько пешеходного, как вам кажется, гуманизма.
Малебранш или Локк
Plus malin le plus loufoque . . .
Да, но кто из них двоих? Вот в чем загвоздка, дорогой коллега. Ну же, отбросьте эту чопорную манеру. Когда же вы почувствуете себя спокойно, когда окажетесь на своей земле?
5. Давайте теперь попробуем заново установить позицию субъекта, как он конституируется здесь в символическом порядке, на триаде, которая отображает его в нашей схеме R.
Тогда мне кажется, что если созданное I предполагает в нем место в F,
оставленное Законом, место Творца обозначено в нем тем liegen lassen, тем фундаментальным let-lie, в котором отсутствие, позволявшее конструировать себя из первозданной символизации М матери, оказывается лишенным, из лишения Отца.
От одного к другому линия, которая заканчивалась бы Существами речи, занимающими место ребенка, отвергнутого в надеждах субъекта (см. Post-scriptum), была бы, таким образом, задумана как обход ямы, вырытой в поле означающего лишением Имени Отца (см. Schema I, p. 234).
Именно вокруг этой дыры, в которой у субъекта отсутствует опора означающей цепи и которая, заметим, не нуждается в том, чтобы быть невыразимой, чтобы внушать благоговение, происходила вся борьба, в которой субъект реконструировал себя. В этой борьбе он вел себя с честью, и небесные вагины (еще одно значение словаVorhöfe, см. выше), когорта чудесных девушек, осаждавших края отверстия, обеспечивали контрапункт, в возгласах восхищения из глоток своих гарпий: 'VerfluchterKerl! Какой парень! Другими словами: какой баран! Увы! Это была антифраза.