Просто подвести итог дискуссии означало бы исказить подлинное разнообразие позиций, занятых Элен Дойч, Карен Хорни и Эрнестом Джонсом, если упомянуть только самых выдающихся.
Серия из трех статей, посвященных Джонсом этой теме, особенно плодотворна - хотя бы для развития понятия афанисиса, термина, который он сам придумал. Ибо, так верно поставив проблему связи между кастрацией и желанием, он демонстрирует свою неспособность осознать то, что он, тем не менее, понял настолько ясно, что термин, который ранее дал нам ключ к этому, кажется, возник из самой его неудачи.
Особенно забавно то, как ему удается извлечь из письма самого Фрейда позицию, строго ему противоречащую: отличный образец в сложном жанре.
Однако на этом дело не заканчивается, и Джонс, похоже, противоречит своим собственным доводам в пользу восстановления равенства естественных прав (не выигрывает ли он от библейского "Бог создал их мужчиной и женщиной", которым завершается его мольба?). В самом деле, чего он добился, нормализуя функцию фаллоса как части-объекта, если ему приходится ссылаться на его присутствие в теле матери как на внутренний объект, который является функцией фантов, выявленных Мелани Кляйн, и если он не может отделить себя от мнения Кляйн, что эти фанты возникают еще в раннем детстве, во время эдипова становления?
Неплохо было бы пересмотреть этот вопрос, спросив, что могло вызвать у Фрейда очевидную парадоксальность его позиции. Ведь приходится признать, что он лучше, чем кто-либо другой, осознавал порядок бессознательных явлений, изобретателем которых он был, и что, не сумев адекватно сформулировать природу этих явлений, его последователи были обречены в той или иной степени сбиться с пути.
Именно на основании следующего пари, которое я излагаю как принцип комментария работ Фрейда, которым я занимался в течение последних семи лет, я пришел к определенным результатам: по существу, к провозглашению необходимым для любой артикуляции аналитических феноменов понятия означающего, в отличие от понятия означаемого, в современном лингвистическом анализе. Фрейд не мог принять во внимание это понятие, которое появилось после него, но я бы утверждал, что открытие Фрейда выделяется именно тем, что, хотя оно исходило из области, в которой нельзя было ожидать признания его господства, оно не могло не предвосхитить его формулы. И наоборот, именно открытие Фрейда придает оппозиции означающее/означаемое всю полноту ее следствий: а именно, что означающее имеет активную функцию в определении определенных эффектов, в которых означаемое предстает как подчиняющееся своему знаку, становясь через эту страсть означаемым.
Эта страсть к означающему теперь становится новым измерением человеческого состояния, поскольку не только человек говорит, но и то, что в человеке и через человека говорит (ça parle), что его природа соткана из эффектов, в которых можно найти структуру языка, материалом которого он становится, и что поэтому в нем звучит, за пределами того, что может быть понято психологией идей, отношение речи.
В этом смысле можно сказать, что последствия открытия бессознательного еще не проявились в теории, хотя на практике их влияние ощущается в большей степени, чем мы, возможно, осознаем, хотя бы в виде эффектов отступления.
Следует уточнить, что это отстаивание отношения человека к означаемому как таковому не имеет ничего общего с "культурологической" позицией в обычном смысле этого слова, позицией, которую Карен Хорни, например, предвосхитила в споре о фаллосе, позицией, которую сам Фрейд назвал феминистской. Речь не идет об отношении между человеком и языком как социальным феноменом, не идет даже о чем-то напоминающем идеологический психогенез, с которым мы знакомы, и который не отменяется императивным обращением к вполне метафизическому понятию, скрывающемуся под вопросительной апелляцией к конкретному, так жалко передаваемой термином "аффект".
Речь идет о том, чтобы заново открыть в законах, управляющих той другой сценой (ein andere Schauplatz), которую Фрейд, говоря о снах, обозначает как сцену бессознательного, эффекты, обнаруживаемые на уровне цепи материально нестабильных элементов, составляющих язык: эффекты, определяемые двойной игрой сочетания и замещения в означающем, в соответствии с двумя аспектами, порождающими означаемое, метонимией и метафорой; определяющие эффекты для институции субъекта. Из этого теста возникает топология, в математическом смысле этого слова, без которой вскоре становится ясно, что невозможно просто отметить структуру симптома в аналитическом смысле этого слова.