Это нечто завершает символ, делая из него язык. Для того чтобы символический объект, освобожденный от своего употребления, стал словом, освобожденным от hic et nunc, различие заключается не в его материальном качестве звука, а в его мимолетном бытии, в котором символ обретает постоянство понятия.
Через слово - уже присутствие, состоящее из отсутствия, - само отсутствие дает себе имя в тот момент зарождения, вечное воссоздание которого гений Фрейда обнаружил в игре ребенка. И из этой пары звуков, модулированных присутствием и отсутствием, - соединения, которое также должно представлять собой прочерчивание на песке одиночной и ломаной линии китайской мантики ква, - рождается мир значений определенного языка, в котором будет устроен мир вещей.
Через то, что становится воплощенным, только будучи следом небытия, и чья поддержка впоследствии не может быть нарушена, понятие, сохраняя длительность того, что проходит мимо, порождает вещь.
Ведь еще недостаточно сказать, что понятие есть сама вещь, как это может продемонстрировать любой ребенок в борьбе с педантом. Именно мир слов создает мир вещей - вещей, изначально запутанных в hic et nunc всего сущего в процессе становления, - придавая конкретное бытие их сущности, а повсеместность - тому, что всегда было:47 
Человек говорит, но только потому, что символ сделал его человеком. Даже если в самом деле избыток даров приветствует чужака, представившегося группе, жизнь естественных групп, составляющих сообщество, подчинена правилам брачного союза, регулирующим обмен женщинами, и обмену дарами, определяемыми браком: как гласит пословица Сиронги, родственник по браку - это бедро слона. Брачные узы регулируются порядком предпочтения, закон которого, касающийся имен родства, подобно языку, императивен для группы в своих формах, но бессознателен в своей структуре. В этой структуре, гармония или конфликт которой регулируют ограниченный или обобщенный обмен, выявляемый в ней социальным антропологом, изумленный теоретик находит всю логику комбинаций: таким образом, законы числа - то есть законы самого изысканного из всех символов - оказываются имманентными изначальному символизму. По крайней мере, именно богатство форм, в которых развиваются так называемые элементарные структуры родства, позволяет прочесть эти законы в первоначальном символизме. И это позволяет предположить, что, возможно, только наше бессознательное понимание их неизменности позволяет нам верить в свободу выбора в так называемых сложных структурах брачных уз, по закону которых мы живем. Если статистика уже позволила нам увидеть, что эта свобода не реализуется случайным образом, то это потому, что субъективная логика ориентирует эту свободу в ее последствиях.
Именно здесь Эдипов комплекс - в той мере, в какой мы продолжаем признавать его охватывающим своим значением все поле нашего опыта, - можно сказать, в этой связи, обозначает пределы, которые наша дисциплина отводит субъективности: а именно, что субъект может знать о своем бессознательном участии в движении сложных структур брачных уз, проверяя символические эффекты в своеминдивидуальном существовании касательного движения к инцесту, проявляющегося с момента возникновения универсального сообщества
Таким образом, первобытный закон - это тот, который, регулируя брачные узы, накладывает царство культуры на природу, оставленную на произвол закона спаривания. Запрет на инцест - лишь его субъективный стержень, проявляющийся в современной тенденции сводить к матери и сестре объекты, запрещенные для выбора субъекта, хотя полная свобода действий за их пределами еще не полностью открыта.
Этот закон, таким образом, раскрывается достаточно ясно, как тождественный порядку языка. Ибо без номинаций родства никакая власть не способна установить порядок предпочтений и табу, которые связывают и переплетают нить родословной через последующие поколения. И именно путаница поколений, как в Библии, так и во всех традиционных законах, обвиняется как мерзость Слова (verbe) и опустошение грешника.
Мы знаем, к каким разрушениям может привести фальсификация родства, вплоть до диссоциации личности субъекта, когда для поддержания лжи используется принуждение его окружения. Они могут быть не меньшими, если в результате того, что мужчина женился на матери женщины, от которой у него родился сын, этот сын будет иметь в качестве брата ребенка, который является братом его матери. Но если впоследствии он будет усыновлен - и этот случай не выдуман - симпатизирующей ему парой, состоящей из дочери от предыдущего брака отца и ее мужа, он снова окажется сводным братом своей приемной матери, и можно представить, с какими сложными чувствами он будет ожидать рождения ребенка, который в этой повторяющейся ситуации будет одновременно и братом, и племянником.