Материал дополнительного анализа "Человека-волка", проведенного Рут Мак Брунсвик, иллюстрирует ответственность предыдущего лечения у Фрейда, демонстрируя мои замечания о соответствующем месте речи и языка в психоаналитическом посредничестве.
Более того, именно в перспективе речи и языка можно понять, насколько Рут Мак Брунсвик неверно сориентировалась в своем деликатном положении по отношению к переносу. (Читателю напомнят о самой стене моей метафоры языкового барьера, поскольку стена фигурирует в одном из снов Человека-Волка, а волки из снов-ключей проявляют стремление обойти ее...) Те, кто следит за моим семинаром, знают все это, а остальные могут попробовать свои силы, если захотят.
Я хочу затронуть еще один аспект анализа, который сейчас особенно щекотлив, - функцию времени в технике анализа. Я хочу сказать кое-что о продолжительности сессии.
И снова речь идет об элементе, который явно принадлежит реальности, поскольку представляет собой наше рабочее время, и с этой точки зрения он подпадает под преобладающее профессиональное правило.
Но его субъективные эффекты не менее важны - и в первую очередь для аналитика. Табуированный характер, которым в последнее время характеризуется обсуждение этого временного предела, достаточно хорошо доказывает, что субъективность психоаналитической группы в этом отношении отнюдь не полностью свободна, а скрупулезный, если не сказать навязчивый характер, который принимает для некоторых, если не для большинства аналитиков, соблюдение стандартного временного лимита - стандарта, исторические и географические вариации которого, тем не менее, никого не беспокоят, - безусловно, свидетельствует о существовании проблемы, которую они тем более не хотят решать, поскольку понимают, в какой степени это повлечет за собой постановку под вопрос функции аналитика.
С другой стороны, никто не может не признать его важности для анализируемого предмета. Бессознательное, говорится тоном, который тем более очевиден, чем меньше говорящий способен обосновать то, что он имеет в виду, - бессознательному нужно время, чтобы раскрыться. Я вполне согласен. Но я спрашиваю: как измерить это время? Является ли оно мерой того, что Александр Койре называет "вселенной точности"? Очевидно, что мы живем в этой вселенной, но ее появление для человека относительно недавнее, поскольку она восходит именно к часам Гюйгенса - другими словами, к 1659 году, - и недомогание современного человека не совсем свидетельствует о том, что эта точность сама по себе является для него освобождающим фактором. Хотим ли мы сказать, что это время, время падения тяжелых тел, в некотором роде священно в том смысле, что оно соответствует времени звезд, как они были зафиксированы в вечности Богом, который, по словам Лихтенберга, заводит наши солнечные часы? Возможно, мы могли бы получить несколько лучшее представление о времени, сравнив время, необходимое для создания символического объекта, с моментом невнимательности, когда мы позволяем ему упасть.
Как бы то ни было, если труд нашей функции в это время остается проблематичным, я полагаю, что достаточно ясно представил функцию труда в том, что пациент приносит к осознанию в это время.
Но реальность этого времени, какой бы она ни была, следовательно, приобретает локализованную в нем ценность: ценность получения продукта этого труда.
Мы играем роль записи, принимая на себя функцию, основополагающую в любом символическом обмене, по сбору того, что до камо, человек в своей подлинности, называет "непреходящим словом".
Как свидетель, призванный отчитаться за искренность субъекта, хранитель протоколов его бесед, эталон его точности, гарант его честности, хранитель его завещания, подьячий его кодициля, аналитик имеет в себе что-то от писца
Но прежде всего он остается хозяином истины, прогрессом которой является этот дискурс. Как я уже говорил, именно он, прежде всего, расставляет точки в диалектике. И здесь он воспринимается как судья ценности этого дискурса. Это влечет за собой два следствия.
Приостановка сеанса не может не переживаться субъектом как прерывание его хода. Мы хорошо знаем, как он вычисляет его приближение, чтобы сформулировать его на основе своих собственных задержек или даже на основе лазеек, которые он сам себе оставляет, как он предвидит его конец, взвешивая его, как оружие, следя за ним, как за местом, где можно укрыться.