Выбрать главу
В близоруком величье своем, с коим взгляд твой к пространству прикован, скрыто чувство, что странный объем, как залог тебе долгий, дарован, что от всякой прогулки вдвоем и от смерти вдвоем — застрахован.
Звук стучит по воде, словно плеть (только брызги над ней не взлетают), проникая поверхность на треть (и круги растворяются, тают). Невозможно рубцы рассмотреть. Только тучи удары считают.
Коноплян... коноплянки кричат, и Борей заглушить их не в силах. Только срубы колодцев торчат, как дома на татарских могилах. Дует ветер, и волны мельчат, и веревки бушуют в стропилах.
В низкорослой стране ты не весь продолжаешь упорно круженье (дом закрыт и в колодец не влезть), где помимо законов сложенья заключается главная спесь в том, что в лужах здесь нет отраженья.
То ли слезы здесь глуше угроз, то ль на волнах других, то ли тьмою заглушается ропот берез. То ли тот, кто здесь бродит с сумою, ищет ос, а находит стрекоз даже осенью, даже зимою.
1963(?)

СТЕКЛО

Ступенька за ступенькой, дальше, вниз. В объятия, по крайней мере, мрака. И впрямь темно, куда ни оглянись. Однако же бреду почти без страха. Наверно потому, что здесь, во мне, в моей груди, в завесе крови, хмури, вся до конца, со всем, что есть на дне, та лестница — но лишь в миниатюре. Поэтому твержу, шепчу: иди. Нельзя, я говорю, чтоб кто-то мешкал, пока скрывает выпуклость груди, кто увеличил, кто кого уменьшил. Темно в глазах, вокруг темным-темно. Огонь души в ее слепом полете не виден был бы здесь давным-давно, не будь у нас почти прозрачной плоти.
1963(?)

РОЖДЕСТВО 1963 ГОДА

Спаситель родился в лютую стужу. В пустыне пылали пастушьи костры. Буран бушевал и выматывал душу из бедных царей, доставлявших дары. Верблюды вздымали лохматые ноги. Выл ветер. Звезда, пламенея в ночи, смотрела, как трех караванов дороги сходились в пещеру Христа, как лучи.
1963–1964

ИОСИФ БРОДСКИЙ: НОВАЯ ОДИССЕЯ

Иосиф Бродский (1940–1996) уже при жизни стал одним из наиболее знаменитых поэтов современности. Жертва скандального судебного процесса, самый молодой из лауреатов Нобелевской премии по литературе, первый иностранец, ставший поэтом-лауреатом США, Бродский не только семантически, но и биографически воплотил в себе образ «поэта-изгнанника», стоика и «гражданина мира». Взгляд на судьбу Бродского, как на идеальную «судьбу поэта», в значительной степени обусловлен событиями его биографии: ссылка, благословение Ахматовой и необычайная подпольная популярность в России, изгнание, благословение У. Х. Одена и громкая слава на Западе. «Миф о Бродском», при жизни отлившийся в застывшую форму, ныне обрел совершенство пропорций хорошо построенного здания. Таким, собственно, и должен быть миф о поэте, уже в начале пути декларировавшем свою «зараженность нормальным классицизмом».

Сказанное имеет отношение больше к самой природе мифа, нежели к его герою. Бродский, почитавший композицию, «драматургический принцип», за основу любого стихотворчества, вообще любил «расписывать роли». Так, по родству темпераментов, он проецировал четырех великих римлян — Вергилия, Горация, Овидия и Пропорция — на гигантов «серебряного века»: Пастернака, Ахматову, Цветаеву, Мандельштама. Исходя из этой логики, сам поэт, неизменно декларировавший свою близость миру Цветаевой, в изгнании должен был избрать маску «нового Овидия».

Если любая метафора, в том числе и метафора изгнания, есть «композиция в миниатюре», то собственную судьбу поэт строил, исходя, скорее, из законов эпоса. Маска Одиссея, не реального поэта, но литературного персонажа, оказалась ему гораздо ближе. Нелюбовь Бродского к потенциальным биографам, стремление, даже в посмертии, оставаться частным лицом, есть, в сущности, закономерный итог распространения избранной поэтики на важнейшее из произведений автора — собственную биографию. Впрочем, перефразируя Станислава Ежи Леца, добавим, что позволить себе такое инкогнито может лишь человек, добившийся такой славы.