Выбрать главу
Да, я вдовец. Уже четыре года. Да, дети есть. Один ребенок, сын. Где находился вечером в субботу? В театре. А потом я провожал ее домой. Да, он лежал в парадном. Что? Как я реагировал? Никак. Конечно, я узнал его. Я видел их вместе как-то раз в универмаге. Они там что-то покупали. Я тогда и понял... Дело в том, что с ним я сталкивался изредка на пляже. Нам нравилось одно и то же место — там, знаете, у сетки. И всегда я видел у него на шее пятна... те самые, ну, знаете... Ну вот. Однажды я сказал ему — ну, что-то насчет погоды, — и тогда он быстро ко мне нагнулся и, не глядя на меня, сказал: «Мне как-то с вами неохота», и только через несколько секунд добавил: «разговаривать». При этом все время он смотрел куда-то вверх. Вот в ту минуту я, клянусь вам, мог убить его. В глазах моих стемнело, я ощутил, как заливает мозг горячая волна, и на мгновенье, мне кажется, я потерял сознанье. Когда я наконец пришел в себя, он возлежал уже на прежнем месте, накрыв лицо газетой, и на шее темнели эти самые подтеки... Да, я не знал тогда, что это — он. По счастью, я еще знаком с ней не был.
Потом? Потом он, кажется, исчез: я как-то не встречал его на пляже. Потом был вечер в Доме Офицеров, и мы с ней познакомились. Потом я увидал их там, в универмаге... Поэтому его в субботу ночью я сразу же узнал. Сказать вам правду, я до известной степени был рад. Иначе все могло тянуться вечно, и всякий раз после его визитов она была немного не в себе. Теперь, надеюсь, все пойдет как надо. Сначала будет малость тяжело, но я-то знаю, что в конце концов убитых забывают. И к тому же мы, видимо, уедем. У меня есть вызов в Академию. Да, в Киев. Ее возьмут в любой театр. А сын
с ней очень дружит. И, возможно, мы с ней заведем и своего ребенка. Я — хахаха — как видите, еще... Да, я имею личное оружье. Да нет, не «стечкин» — просто у меня еще с войны трофейный парабеллум. Ну да, раненье было огнестрельным».
4
«В тот вечер батя отвалил в театр, а я остался дома вместе с бабкой. Ага, мы с ней смотрели телевизор. Уроки? Так ведь то ж была суббота! Да, значит, телевизор. Про чего? Сейчас уже не помню. Не про Зорге? Ага, про Зорге! Только до конца я не смотрел — я видел это раньше. У нас была экскурсия в кино. Ну вот... С какого места я ушел? Ну, это там, где Клаузен и немцы. Верней, японцы... и потом они еще плывут вдоль берега на лодке. Да, это было после девяти. Наверно. Потому что гастроном они в субботу закрывают в десять, а я хотел мороженого. Нет, я посмотрел в окно — ведь он напротив. Да, и тогда я захотел пройтись. Нет, бабке не сказался. Почему? Она бы зарычала — ну, пальто, перчатки, шапка — в общем, все такое. Ага, был в куртке. Нет, совсем не в этой, а в той, что с капюшоном. Да, она на молнии. Да, положил в карман. Да нет, я просто знал, где ключ он прячет... Конечно, просто так! И вовсе не для хвастовства! Кому бы стал я хвастать? Да, было поздно и вообще темно. О чем я думал? Ни о чем не думал. По-моему, я просто шел и шел.
Что? Как я очутился наверху? Не помню... в общем, потому что сверху спускаешься когда, перед тобой все время — гавань. И огни в порту. Да, верно, и стараешься представить, что там творится. И вообще когда уже домой — приятнее спускаться. Да, было тихо и была луна. Ну, в общем было здорово красиво. Навстречу? Нет, никто не попадался. Нет, я не знал, который час. Но «Пушкин» в субботу отправляется в двенадцать, а он еще стоял — там, на корме, салон для танцев, где цветные стекла, и сверху это вроде изумруда. Ага, и вот тогда... Чего? Да нет же! Еенный дом над парком, а его я встретил возле выхода из парка. Чего? а вообще у нас какие с ней отношения? Ну как — она красивая. И бабка так считает. И вроде ничего, не лезет в душу. Но мне-то это, в общем, все равно. Папаша разберется... Да, у входа. Ага, курил. Ну да, я попросил, а он мне не дал и потом... Ну, в общем, он мне сказал: «А ну катись отсюда» и чуть попозже — я уж отошел шагов на десять, может быть, и больше — вполголоса прибавил: «негодяй». Стояла тишина, и я услышал. Не знаю, что произошло со мной! Ага, как будто кто меня ударил. Мне словно чем-то залило глаза, и я не помню, как я обернулся и выстрелил в него! Но не попал: он продолжал стоять на прежнем месте и, кажется, курил. И я... и я... Я закричал и бросился бежать. А он — а он стоял... Никто со мною так никогда не говорил! А что, а что я сделал? Только попросил. Да, папиросу. Пусть и папиросу! Я знаю, это плохо. Но у нас почти все курят. Мне и не хотелось курить-то даже! Я бы не курил, я только подержал бы... Нет же! нет же! Я не хотел себе казаться взрослым! Ведь я бы не курил! Но там, в порту, везде огни и светлячки на рейде... И здесь бы тоже... Нет, я не могу как следует все это... Если можно, прошу вас: не рассказывайте бате! А то убьет... Да, положил на место. А бабка? Нет, она уже уснула. Не выключила даже телевизор, и там мелькали полосы... Я сразу, я сразу положил его на место и лег в кровать! Не говорите бате! Не то убьет! Ведь я же не попал! Я промахнулся! Правда? Правда? Правда?!»