То же самое в послетолстовской России — этика, построенная на перевранном стихе, во многом подорвала волю нации в противостоянии полицейскому государству. Дальнейшее слишком известно: шесть десятилетий обращения другой щеки превратили лицо нации в сплошной синяк, так что теперь государство, которому наскучило насилие, в это лицо просто плюет. Как и в лицо мира. Иными словами, если вам хочется секуляризации Христианства, если хочется перевести учение Христа на политический язык, то требуется кое-что получше современных политических заклинаний: требуется первоисточник — по крайней мере, в уме, если в вашем сердце места ему не нашлось. Поскольку Он был скорее божественный дух, чем добрый человек, то смертельно опасно твердить о Его доброте, забывая Его метафизику.
Должен признаться, мне несколько неловко говорить об этих вещах: подставлять другую щеку или нет — дело, в конце концов, глубоко личное. Эта встреча всегда происходит один на один. Кожа всегда ваша, рубашка ваша и верхняя одежда, шагать придется вашим ногам. Советы, тем более уговоры относительно того, как распорядиться этим имуществом, если не вполне ошибочны, то неприличны. Я имею в виду одно: убрать у вас из головы клише, которое столь многим навредило и так плохо окупилось. Еще я хотел бы привить вам мысль, что, пока у вас есть кожа, рубашка, верхняя одежда, конечности, при любом соотношении сил вы еще не разбиты.
Есть, правда, при публичном обсуждении этой темы причина для неловкости и более основательная; и она не только в вашем понятном нежелании видеть в своей молодой личности потенциальную жертву. Нет, дело, скорее, просто в трезвости, которая заставляет предполагать среди вас и потенциальных злодеев, а разглашать секреты обороны перед потенциальным противником есть стратегическая ошибка. Если что и снимает обвинение в измене или, того хуже, в переносе тактического статус-кво в будущее — это надежда, что жертва всегда окажется находчивее, неожиданнее и предприимчивее подлеца. Отсюда шанс на ее торжество.
1984
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТАМБУЛ
Веронике Шильц
Принимая во внимание, что всякое наблюдение страдает от личных качеств наблюдателя, то есть что оно зачастую отражает скорее его психическое состояние, нежели состояние созерцаемой им реальности, ко всему нижеследующему следует, я полагаю, отнестись с долей сарказма — если не с полным недоверием. Единственное, что наблюдатель может, тем не менее, заявить в свое оправдание, это что и он, в свою очередь, обладает определенной степенью реальности, уступающей разве что в объеме, но никак не в качестве наблюдаемому им предмету. Подобие объективности, вероятно, достижимо только в случае полного самоотчета, отдаваемого себе наблюдателем в момент наблюдения. Не думаю, что я на это способен; во всяком случае, я к этому не стремился; надеюсь, однако, что все-таки без этого не обошлось.
Мое желание попасть в Стамбул никогда не было желанием подлинным. Не уверен даже, следует ли вообще употреблять здесь это понятие. Впрочем, ни капризом, ни подсознательным стремлением этого тоже не назовешь. Так что оставим «желание» и заметим, что частично оно объясняется обещанием, данным мной себе самому по отъезде из родного города навсегда, объехать обитаемый мир по широте и по долготе (т. е. по Пулковскому меридиану), на которых он расположен. С широтой на сегодняшний день все уже более или менее в порядке. Что до долготы, тут далеко не все так благополучно. Стамбул же находится всего лишь на пару градусов к западу от названного меридиана.
Своей надуманностью вышеприведенная причина мало чем отличается от несколько более серьезной, главной, я бы сказал, причины, о которой — чуть ниже, и от ряда совершенно уж легкомысленных и второ-третьестепенных, о которых — немедленно (ибо они таковы, что о них — либо сейчас, либо никогда): а) в этом городе в начале века провел как-то два решающих года своей жизни мой любимый поэт, грек Константин Кавафис; б) мне почему-то казалось, что здесь, в домах и в кофейнях, должен был сохраниться исчезающий повсюду дух и интерьер; в) я надеялся услышать здесь, на отшибе у истории, тот «заморский скрип турецкого матраса», который, как мне казалось, я расслышал однажды ночью в Крыму; г) услышать обращенное к себе «эфенди»; д) но, боюсь, для перечисления этих вздорных соображений не хватит алфавита (хотя лучше, если именно вздор вас приводит в движение — ибо тогда и разочарование меньше). Поэтому перейдем к обещанной «главной» причине, даже если она и покажется многим заслуживающей, в лучшем случае, «е» или «ж».