— Сыр голландский.
— Табачок турецкий.
— Болгарский: Джебел.
— А-а, то же самое.
— Овчарка немецкая.
— Право римское.
— Все заграничное.
— Н-да. Конвой вологодский.
— Наручники, между прочим, американские. Из Питтсбурга, в Пенсильвании.
— Не может быть!
— Честное слово.
— Ему, Цецилия Марковна, можно верить. Все-таки — министр юстиции.
— Не может быть!
— Да хотите покажу? У меня всегда с собой, в портфеле. Вот полюбуйтесь.
— Ой, не надо.
— Да не бойтесь. Они ж американские.
— Покажи, Петрович.
— Вот тут написано: «майд ин ЮэСэЙ».
— У них, значит, тоже.
— А вы как думали. Одно слово — капитализм. У нас таких не делают. Валюту тратить приходится. Ну, это такое дело — не жалко.
— Не жалко — чего?
— Да валюты. Хотя — кусаются. 20 долларов штука. Это если в розницу. Но даже если оптом и со скидкой: все равно кусаются.
— Со скидкой?
— Ага. 20 процентов. Как дружественной державе.
— Ему можно верить, Цецилия. Все-таки — министр финансов.
— Тогда уж лучше бы духи. Все-таки французские.
— Да они и польскими обойдутся.
— Опять же название красивое — Бычь Може. Быть Может по-нашему. А это — Коти.
— Коти — тоже красиво.
— К тому же, французы скидки не дают, Цецилия. Да и не напасешься духов на всех-то. Даже польских. Духи, они же знаете, как идут. Флакон за неделю. Тут никакой валюты не напасешься. Наручники экономичней. С точки зрения финансовой дисциплины то есть.
— Да, народ у нас смирный. Он и веревкой обойдется.
— Базиль Модестович, можно мне арбуза?
— Давай. Арбуз тоже, между прочим, астраханский.
— Ничего себе смирный. Я вчера демонстрацию видела.
— Это которая за независимость?
— За экологию.
— Ну, это то же самое.
— Не скажите. Все-таки защита окружающей среды.
— Независимость — тоже защита. От той же, между прочим, среды.
— Ну, это ты загнул, Петрович.
— Это, Базиль Модестович, не я. Это демонстранты.
— Да какие они демонстранты. Так, толпа.
— Э, не говорите. Все-таки народ, масса.
— А масса всегда в форму толпы отливается. Или — очереди.
— Ну да: площади или улицы. Других-то вариантов нет.
— Это надо записать!
— Да чего там. И так записывается. (Кивает на медведя.)
— А чего тогда они всегда к Дворцу идут? Кино, что ли, насмотрелись?
— А того и идут, что площадь перед Дворцом. А к площади улица ведет. Пока по улице идут, они — очередь. А когда на площадь выходят — толпа. Оба варианта и получаются. Даже выбирать не надо.
— Есть, конечно, и третий: во Дворец войти. Как в кино.
— Да кто же их сюда пустит? Да и сами не полезут. Все-таки — не 17-й год.
— Даже если и войдут — не поместятся. Кино все-таки черно-белое было — тебе ли не знать, Цецилия?
— Так-то так, Базиль Модестович, да ведь вечером цвет скрадывается. Не говоря — ночью. Искусство вечером всегда сильней влияет. «Лебединое-то озеро» всегда вечером и дают. А кино так вообще в темноте смотрят.
— Так-то оно так, Цецилия, да на демонстрацию вечером не ходят. На демонстрацию днем идут.
— Ну да, чтоб западным корреспондентам снимать легче было. Особенно если на видео.
— Бехер из Японии сообщает, что они там выпуск новой сверхчувствительной пленки освоили. Так что, того гляди, западный корреспондент себя Эйзенштейном почувствует.
— Ну уж и Эйзенштейном. Как там Бехер-то, между прочим. Тоскует?
— Тоскует, Базиль Модестович. Рыбу сырую, говорит, жрать заставляют. Одно слово — японцы. Можно мне арбуза?
— Давай, Петрович.
— Жаль, у нас не растут.
— Что поделаешь, приходится расплачиваться за географическое положение. Все-таки — Европа.
— И Берия так считал. Я, когда назначали сюда, — упирался. А он говорит: ты что, Петрович? Все-таки Европа.
— Да, шесть часов поездом — и Чехословакия.
— Либо — Венгрия.
— Не говоря — самолетом.
Стук в дверь, входит Секретарша.
— Ну, чего тебе, Матильда?
— Базиль Модестович, вас к телефону.
— Сколько раз тебе повторять, Матильда: в обеденный перерыв — никого.
— Да, но это Москва вызывает.
— Кто?
— Не знаю, Базиль Модестович. Какой-то с акцентом.
— Густав Адольфович, ты кончил? Подойди к телефону, а? Поговори с ним с акцентом.
— С каким, Базиль Модестович?
— А хоть с каким. С курляндским.
Г. А. идет к столу, нерешительно смотрит на телефоны.
— Какой? Красный, наверно?
— А то какой же.
Г. А. поднимает трубку.