(Утром возле колодца бабы разговаривали: — Али это правда, али марево ли. Евстигней Палыч вчерась выступал за власть. И этак сурьезно: «Долю свою без остатка вам, говорит, отдаю». Мужики-то удерживают его, а он всё больше насчет своего: «Отдаю, говорит, народу и то и се». Отдает, сказать, без малого всё. — Юдинская невестка поправила рваные шали: — Как же, постиг. Отдает, покудова не отобрали… Хитрый Евстигней Палыч мужик. — Анфиса Потанина поставила ведра, белужьи руки воткнула в бока, широкой волной раскачала бедра: — А твой кто таков? А ты кто така? — Юдина невестка белым-бела, руки с коромыслом переплела, бровью застреляла: — Мой кто таков? Мой покудова не держал батраков, у мово покудова на крыше солома, мой покудова не выстроил пятистенного дома, моему покудова попы не приятели, от мово родные дочери не брюхатели… А Александр Иванович ему: «Не возьмем: на наших, говорит, ты загривках строил дом, нашей, говорит, кровью коней поил, из наших, говорит, костей наделал удил. Не надо нам кулацкого в колхоз лисья. Раскулачим, говорит, тебя, Ярков, и вся».)
«Али затерялась
Среди товарок,
Али тебя выглядел
Коммунист…»
Гармонь проносил,
Как богу подарок,
Заломив башку,
Хмельной гармонист.
Это средь чадной
Иртышской ночи,
Переваливаясь
Из сугроба в сугроб
(— Чего тебе надо?
— Чего ты хочешь?),
Кулацкий орудовал агитпроп.
И, песню о любви смяв,
К сласти ее приморив охоту
(— Не надобно нам никаких управ!),
Частушку наяривали,
Широкороты,
Тяжелы, как деды их встарь,
Свои, станишные, не постояльцы,
И им подсвистывал
Сам январь,
Приладив к губам
Ледяные пальцы:
«Не ходи, Ярков, до них,
Не води коней своих,
Не хотят они таких,
А хотят иметь нагих…
Это счастье не по нам —
Не хотят приучивать,
Скоро будут мужикам
Головы откручивать».