Вытянул кнут,
В колоб выкрутил вожжи,
Дыбом встаращилась шуба на нем,
Марьины сопки…
— Залетные! Что же,
Иль, Александр Иваныч,
Катнем?
И лошади взяли,
И ветер в лицо
Ударил крылом молодым
Что есть силы.
И пристяжная
Согнулась в кольцо,
Башку на лету
На снега положила.
И коренник, как цыган хохоча,
Сиял, окружен голубыми ветрами,
То будто бы шубу
Срывая с плеча,
То самое небо
Хватая зубами.
И вот оно,
Вкось набегая, летит,
Мелькает в кустах
Алексашкино детство,
Под крупным дождем
Заблестевших копыт.
От шепота юности
Некуда деться.
И сани бросались,
Зарывшись в обвалах,
Вперед,
Как хмельная, смертельным концом,
Бросалась в сумятицу войн небывалых
Шальная тачанка
С убитым бойцом.
А Митин на козлах
Шатался, как пьяный,
Да вдруг обернулся
На полном скаку:
— Довольно!
Приехали, Марья Иванна! —
И Марью Иванну
Пестом по виску.
Мир гулко шатнулся —
Ни солнца, ни снегу.
Совсем оплошал,
Перед криком затих,
И пара в деревья метнулась с разбегу,
Да так, что на сучьях
Повисла кривых.
И тут же насели,
Свирепо и тяжко,
За шею схватили. Была не была.
Он вырвался — в чащу.
Смотри, Алексашка,
По Марьиным сопкам
Охота пошла.
По кручам, по рытвинам,
Вдаль над рекою
Заговорил не шутя самопал.
Ты ветер схватил,
Словно ветку, рукою
И с пригоршней дроби под сердцем упал.
Последние силы упал собирая,
Чтоб выплюнуть сволочи этой еще:
— Предатели… Гадины…
Умираю.
Товарищи… отомстят. —
А братья рассуждали:
— Надо уметь,
Надо, ох надо!
Надо учительшу посмотреть.
Пошли к саням.
Ласкались кони,
Терли друг другу шеи. Бровь
Чуть приподняв,
Склонясь по-вороньи,
Долго Егор разглядывал кровь.
Вывели коней на дорогу братцы,
Затряслась дуга — собор бубенцов,
Но тут издалече,
С двух концов,
Начали голоса
На них надвигаться.
34
— Ве-е-едут. —
И тут,
Кулаки вздымая,
Бежал Черлак
(Убивцев веду-ут),
И тут
Первым Ярков на крыльцо шагнул —
Огневая
Рубаха на нем
И черный тулуп.
И Митины за ним,
Кривобоки, немы,
Перекосило, скрючило их,
А по бокам — зеленые шлемы
И синяя сталь
Сторожевых.
А к воротам уже
Подошла подвода, —
Сани
Под парусом медвежьим —
Корабль.
Пристяжные глотали
Удил гремучую воду,
Заиндевел коренник
И зяб.
— Ве-е-е-едут! —
Ярков уже ногу ставил
На ступень последнюю,
На снег встал,
И веко тяжелое, будто ставень,
Над глазом остывшим
Приподнимал.
Но сбоку,
Дорогу пересекая,
Выше крыш занося кулак,
Рванулась ненависть людская,
И, запыхавшись,
Вбежал Черлак.
И, многоликий,
Пошел к крыльцу.
Так и стояли —
Лицом к лицу.
Черлак еще не знал,
Зачем с дубьем,
С вилами у этого он у крыльца.
Но не было, не было лица на нем,
Не было на нем
Лица.
Дух переводя,
Куда-то спеша,
Стоял он, громко дыша.
И сделал шаг один, небольшой,
К крыльцу,
И снова стояли лицом к лицу.
И младший Митин
Не выдержал — с каблуков.
Воздух кусая, заплакал и скоро
Заговорил: — Соседи! Ярков…
Телку сулил…
По его наговору…