Эта долина поразила нас своей необычайной ровной поверхностью. Собачий поезд исчертил ее во всех направлениях. Техник бурчал под нос что-то о «подозрительном месте» и «сумасшедшем золоте, которое прячется, как виноватая собака».
Долина запестрела черными квадратами шурфов. Приискатели, хмурые и молчаливые, упорно вели работу. Три шурфа подряд были сделаны впустую. Глубоко выбитый четвертый тоже не дал никаких результатов. Но закрепили бур, и он дал совершенно неожиданное. Техник осматривал почву, плотно слегшуюся между нарезами бура, и к своему удивлению обнаружил в ней небольшой самородок. Это было сюрпризом! Оказывается, золото, которое мы так жадно искали на глубине нескольких метров, лежало почти у самых подошв наших унтов. Катовщиков, по присущей ему рассеянности, регулярно забывал взять пробы с верхнего пласта!
Техник нервничал, кипятился. Началась промывка. Каждый лоток давал по нескольку золотников песка. Это было действительно сумасшедшее золото. Приискатели набросились на него с блестящими глазами. Мороз был забыт. Ночью никто не пошел спать.
— Время дорого, нужно успевать!
Техник напрасно сердился и уговаривал почуявших добычу охотников.
— Товарищи, товарищи… Да ведь главное-то сделано, — нашли золото! Еще поработаете. Погодите, нарежем деляны…
Трапезников повернул к нему пятнистое, отмороженное во многих местах лицо:
— А заработать-то надо? Надо, нет?
Неотвратимый дурман охватил приискателей. Они ходили, как зачумелые. Через несколько дней в оленьих мешочках драгоценным грузом ютилось золото.
Рабочие спали не больше четырех часов в сутки.
Техник озабоченно насупился.
— Товарищи! — он ораторски взмахнул рукой. — Товарищи, нам поручили ответственное дело. Нас ждут. А мы здесь занимаемся этаким развратом. Скажите сами, на что это похоже? На подлость, товарищи. Вся наша золотая лихорадка — подлый инстинкт. Не больше! Товарищи, имейте в виду, что вы ответственны… — У техника супились брови, и в обыкновенно добродушный голос вкрадывалась горькая и ожесточенная злоба:
— Товарищи, что же это такое? Чуть оторвались от приисков — и превратились в диких зверей? А помните, о чем мы говорили, когда сюда отправлялись? Имейте в виду, что это даром вам не пройдет. Срывать государственное дело нельзя. Дальше! Провизия у нас рассчитана по дням и по часам. Вы, вероятно, решили подохнуть голодной смертью? Смотрите, не шутите, кругом нас тайга не на одну сотню километров. Тут не только себя нужно пожалеть, но и общее дело. Понятно? Меня назначили руководителем. Так вот я и приказываю партии немедленно сбираться в обратный путь!
…Яркое далекое солнце полоскалось в снегах безвредным светом. Чисто и гордо вырисовывались мощные кряжи Яблонового хребта. Приискатели столпились тесной и хмурой стаей. Стояла напряженная тишина.
С примерзших к насту нарт поднялся Брутцкий. Он опустил обледеневшую бороду вниз и медленно покачал головой. Его голос тихо рокотал, будто в горле у него перекатывалась теплая сонная вода.
— Ребятьё! — Он поднял опушенные белыми ресницами глаза. — А не хватит ли? Не пора ли… того… обратно? А? Худого бы не случилось.
Слово «худого» Брутцкий произнес особенно значительно, и все неожиданно вздрогнули.
— Худого!.. — повторил Брутцкий.
Раздались голоса:
— Пора бы, на самом деле!
— Сгинешь здесь!
— Ишо приехать можно! С артелями.
— Собирайся! — решительно и твердо скомандовал техник.
Вожаки бросились к упряжкам.
Первое попавшееся якутское становье обдало нас тонким и терпким запахом человеческого жилья. Решили переночевать.
…Мы с техником вошли в низкий и душный чум. В кольце закопченных камней подстреленной птицей бился огонь. Возле огня сидела молодая якутка, почти девочка, и, не торопясь, ловила вшей в густой шерсти подшубника. Она ловко зажимала пойманных насекомых между пальцами, клала их в рот и, раздавив, выплевывала на пол. Техник мрачно сплюнул:
— Какая мерзость.
Он подошел к девочке и, смешно выкатив глаза, замотал головой:
— Нельзя, понимаете. Тьфу, какая гадость!
Вдруг глаза его выкатились еще больше. Он схватил подшубник и поднес его к огню. Лицо его побагровело от удивления.
— Песец! — закричал он. — Голубой песец!
На самом деле, весь подшубник был сшит из шкур голубого песца. Искусно сшитые меха отливали дорогим лунным светом.