Едва старик перекрестился,
Румяный зять его вскочил
И сожаленье изъявил,
Что доброй тещи он лишился:
Мне, мол, жена передала...
Святая женщина была!
«Вот надо справить погребенье...
Нет гроба... сделай одолженье —
Дай помочь!»
— «От добра не прочь,
Зачем родному не помочь?..
Гм!.. жаль! я думаю — простуда?»
— «Бог знает что, да умерла».
— «Я полагаю-с, смерть пришла...
Вот выпейте чайку покуда».
— «Благодарю! не до того».
— «Напрасно-с! это не мешает:
Он эдак грудь разогревает...»
— «Да я не зябну. Ничего...
Не позабудь, к примеру, в горе!»
— «Вот ключ позвольте отыскать...
Я много не могу вам дать.
Не то что... да-с! Нет денег в сборе».
— «Не добивай! Я так убит!»
— «О том никто не говорит.
На счет того-с... оно, конечно,
Родню позабывать грешно,
Да ведь грешно и жить беспечно,
Да-с! поскользнетесь неравно!
На вас вот тулупишко рваный,
Из сапогов носки глядят,
А вы намедни были пьяны...
Выходит, кто же виноват?»
— «Ох, знаю, друг мой! Всё я знаю!
Ведь пьет неволя иногда!
Ты думаешь, мне нет стыда,
Что плутовством я промышляю,
Хитрю, ем хлеб чужой, как вор?»
— «Расчет в торговле не укор...
Всё это пустяки — и только,
На печке хочется лежать!
На рынке горько промышлять,
Ну-с, а просить теперь — не горько?»
— «Вестимо... если бы ты знал!
Осмеян всеми, обнищал,
Тут совесть не дает покою...
Зять! не пусти меня с сумою!
Дай мне под старость отдохнуть!
Поставь меня на честный путь!
Дай дело мне! Господь порука, —
Не буду пить и плутовать!»
— «Привыкли-с. Трудно перестать!
Вот, значит, вам вперед наука...
На похороны помогу,
Насчет другого-с — не могу».
— «И с бородою поседелой
Опять мне грабить мужичков?
Пойми ты, доброе ли дело!
Неужто вор я из воров!
Зять! богом, значит, умоляю,
Подумай! Выручи!»
— «Опять!
Охота вам слова терять!
Нельзя-с! По чести заверяю...
Рубль серебра, извольте, дам».
— «Так я, выходит, по домам
На тело мертвое сбираю...
Ну, есть ли стыд в тебе и честь?
Ведь я не нищий! Я твой тесть!
Ведь я прошу не подаянья, —
Взаем. Ты слышишь или нет?»
— «А я даю из состраданья,
Не то что... да-с! И мой совет:
Не надо брезгать».
Саша встала.
Негодования полна,
Казалось, выросла она
И мужу с твердостью сказала:
«Я свой салоп отдам в заклад —
И мать похороню!»
— «Чудесно-с!
Гм!.. дочка нежная... известно-с...
Хе-хе! Бывает — не велят!»
— «Ну, если так, найду другое...
Вот обручальное кольцо...»
И Саши бледное лицо
Покрылось краскою.
— «Пустое!
Не смеешь, значит!»
— «Саша, Саша!
Оставь! схороним как-нибудь!» —
Сказал отец.
«Нет, воля ваша!
Уж у меня изныла грудь
От этой жизни!.. Я молчала...
Он мягко стелет, жестко спать...
Пусть бьет! Я не хочу скрывать!
Больною мать моя лежала,
Я мать проведать не могла!
Боится — столяра увижу...»
— «Столяр мне что? Молва была...
Он плут! плутов я ненавижу.
Муж хоть и лыком сшит, — люби,
Да знай стряпню, да не груби,
На то жена!»
— «О, будь уверен,
Я буду стряпать и молчать!
Но под замком себя держать
Я не позволю!..»
— «Не намерен...
Нельзя-с! законная жена...
А мужа ты любить должна —
Вот только!»
Саша улыбнулась.
Муж от улыбки побледнел,
Но вмиг собою овладел.
«Всё вздор! из пустяков надулась!
Об этом мы поговорим
Наедине-с... А вот родным
Поможем. Нужно — и дадим.
Держите, батенька, бог с вами!»
Тесть молча подаянье взял
И точно память потерял:
Пошевелил слегка губами,
На зятя кинул мутный взор
И крупный пот на лбу отер.
«А вам пора за ум приняться! —
Прибавил зять. — Вы наш родной,
Не с поля вихорь, не чужой,
А с пьяным нечего мне знаться!»
Старик с поклоном вышел вон.
О чем-то, бедный, думал он?
Но, верно, думою печальной
Был возмущен: на рынок шел —
И, бог весть почему, забрел
В какой-то переулок дальний.
Опомнившись, взглянул кругом —
И зятя назвал подлецом.
Добычи рыночной остаток,
Давно Лукич рублей десяток
В жилете плисовом берег.
Теперь вот зять ему помог,
На всё достало, слава богу!
Купил он ладану, свечей,
Изюму, меду, калачей,
Вина, — конечно, понемногу;
Поденщиков приговорил
Могилу рыть, и гроб купил.
Принес его в свою избушку,
Перекрестился, крышку снял,
На дне холстину разостлал,
С молитвой положил старушку,
С молитвою свечу зажег —
И сел в раздумьи в уголок.
Курился ладан. Всё молчало.
Играло солнце на стене,
Белелись свечи на окне,
Стекло алмазами сверкало,
Старушка, мнилося, спала, —
Так в гробе хороша была!
«Вот, — думал он, — вот жизнь-то наша!
Недаром сказано, что цвет
Ногою смял — его и нет.
Умру и я, умрет и Саша,
И ни одна душа потом
Меня не вспомнит... Боже, боже!
А ведь и я трудился тоже,
Весь век и худом и добром
Сбивал копейку. Зной и холод,
Насмешки, брань, укоры, голод,
Побои — всё переносил!
Из-за чего? Ну, что скопил?
Тулуп остался да рубаха,
А крал без совести и страха!
Ох, горе, горе! Ведь метла
Годится в дело! Что же я-то?
Что я-то сделал, кроме зла?
Вот свечи... гроб... где это взято?
Крестьянин, мужичок-бедняк
На пашне потом обливался
И продал рожь... а я, кулак,
Я, пьяница, не побоялся,
Не постыдился никого,
Как вор бессовестный, обмерил,
Ограбил, осмеял его —
И смертной клятвою уверил,
Что я не плут!.. Всё терпит бог!..
Вот зять, как нищему, помог...
В глазах мутилось, сердце ныло, —
Я в пояс кланялся, просил!..
А ведь и я добро любил,
Оно ведь дорого мне было!
И смел и молод, помню, раз
В грозу и непогодь весною
Я утопающего спас.
Когда он с мокрой головою,
Нагой, на берегу лежал,
Открыл глаза, пошевелился
И крепко руку мне пожал, —
Я, как ребенок, зарыдал
И радостно перекрестился!
И всё пропало! Всё забыл!..»