— Уж мы не раз это слышали. Приказано — стало быть, нужно исполнять.
— Ну, нет, душа моя! Зубрить я не стану. И если бы в самом деле пришлось мне во время ответа взглянуть на потолок или в сторону — преступление было бы не важное. Экая бурса! Попала на одну ступень и окаменела: ни молодеет, ни стареется...
В эту минуту с журналом в руке вошел в комнату гимназист, сын старушки. Яблочкин отрекомендовал ему меня как своего лучшего товарища. При постороннем человеке мне тотчас сделалось неловко, и я ломал свою голову из-за пустейшего вздора: опять ли сесть мне на прежнее место или приличнее будет постоять. Гимназист обратился к Яблочкину:
— Алексей Сергеич! Я прочитал вот в этом номере «Отечественных записок» одну из статей: разбор сочинений Пушкина. Что за язык! Что за энергия! Только, знаете ли, я не доверяю похвалам, которые рассыпаются здесь его антологическим стихотворениям. Они мне не нравятся. Я люблю более всего то, что берется прямо из окружающей нас жизни.
— В вас мало поэтического чутья. Что ж такое! Вам не нравится и «Каменный гость» Пушкина.
Тут у них начался спор о художественном воспроизведении действительности в поэзии, об образности, о пластике. Из слов их я понимал немногое, не хочу таиться: самолюбие мое сильно страдало. Наконец старушка зачем-то кликнула своего сына, и он ушел.
— Этот господин, верно, хорошо развит, — заметил я Яблочкину.
— Ничего. Он отличный малый. Трудится много, читает с толком. Развитием своим обязан, конечно, не гимназии, от которой пахнет мертвечиною, а самому себе.
— Нет ли у тебя чего-нибудь почитать? Дай, пожалуйста — сказал я.
— Насилу ты надумался. Бери, душа моя, книг достанет. Вот «Мертвые души» Гоголя, не читал?
— Нет.
— Ну, возьми.
Скоро будет полночь. На дворе шумит дождь. За стеною храпит Федор Федорович, и где-то изредка чирикает сверчок. Я только что дочитал «Мертвые души» и спешу сказать о них несколько слов под влиянием свежего впечатления. Я взялся за книгу еще с утра. Нечего говорить, что я читал ее с увлечением. Время, проведенное мною за обедом, казалось мне бесконечно длинным, и я вертелся на стуле, придумывая, под каким бы предлогом выйти из-за стола, чтобы снова приняться за чтение. «Или ты нездоров?» — сказал мне Федор Федорович. «Нет, ничего». — «Что ж ты вертишься»? — «Так. Есть что-то не хочется». — «Ну, выходи. Кто ж мешает?» И я вышел. Так вот кто этот Гоголь!.. И об этом-то Гоголе одному из наших наставников угодно было выразиться, что произведения его пахнут кухнею и конюшнею, что им выведены на сцену какие-то обжоры и разная сволочь, что все это уродливо и безобразно. Ну, нет, почтеннейший наставник! Уж на этот раз позвольте с вами не согласиться. Чичиков, Плюшкин, Собакевич, Ноздрев — это такие личности, которые никогда не выйдут из моей памяти. Читая книгу, мало того, что я их вижу, — мне кажется, я их осязаю, мне кажется, я чувствую их дыхание. Жизнь ключом бьет из каждой строки! Господи, да какой же я дурак! Прожить девятнадцать лет и не прочитать ни одной порядочной книги!.. Все живое до того мне чуждо, как будто я существую на другой планете и нет у меня ни костей, ни плоти. Но, слава богу! этот день не пропал у меня даром.
Яблочкин дал мне еще несколько книг. Но читать почти некогда: так много времени отнимают классы и затверживание наизусть разных уроков. Право, досадно! Иногда сидишь, сидишь в классе и задашь себе, ради скуки, вопрос: из-за чего я тут сижу? И никак не решить этого простого вопроса. Сегодня, например, в одиннадцать часов утра явилась в класс высокая, тощая и бледная фигура, одетая, по своему обыкновению, в длиннохвостый фрак со светлыми пуговицами. Это был наставник, читающий нам геометрию. После молитвы «Царю небесный» черный фрак двигался несколько минут из угла в угол по классу, затем последовали старческий кашель, щелчок по табакерке, нюханье табаку и вытирание носа платком.
Мы ко всему этому привыкли и ждали, что будет далее. «Дайте мне мелу!» Ученик подал ему кусок мелу и вытер грязною тряпкою черную доску. Так как тряпка была в мелу и выпачкала ему руки, он ударил ладонью об ладонь и при этом, разумеется, счел нужным, на потеху товарищей, скорчить рожу. И вот на доске появились углы и треугольники. Геометрия не считается у нас в числе главных предметов преподавания, и потому на черчение наставника никто не обращал ни малейшего внимания. Он останавливал время от времени свою работу, нюхал табак, поглядывал наискось на изображенные им круги и треугольники и снова продолжал: AB+AC=AD+AC=S, и притом угол ABC... и так далее. Позади меня два ученика преспокойно играли в три листика, искусно пряча под столом избитые, засаленные карты. Вдруг один из них, вероятно в порыве восторга, крикнул: «Флюст!» Наставник вздрогнул и обернулся. «Какой флюст? Кто это сказал?» И, подойдя к нашему столу, ни с того ни с сего напал на сидевшего подле меня товарища. «А, в карты играть?., хорошо!.. Пойдем к инспектору». Бедняк струсил и указал на виновного. «Это вот он что-то сказал». — «А, это ты! — крикнул наставник, — хорошо!.. Пойдем к инспектору». — «Помилуйте, — отвечал с улыбкою ученик, — я сказал: плюс, а не флюст». — «Пошел на середину класса!.. ну, стой тут. Где карты?» — «У меня никаких нет карт». — «А, нет... выворачивай карман. Так... Выворачивай другой... Гм!.. нет... расстегни жилет». Карт нигде не нашлось: они уже давно были переданы в десятые руки. «Ну, черт вас разберет! Зачем ты нарушаешь порядок?» «Виноват! Я увлекся вашею задачею, вы, кажется, хотели поставить минус, а мне показалось, что нужно плюс, я и крикнул: плюс!» — «То-то увлекся... Пошел на место!» Динь, динь, динь! Пробило двенадцать часов. «Уже?» — спросил наставник. Обратился к журналисту и подписал в журнале свою фамилию. «Дайте-ка мне геометрию...» Книга была подана. «От сих до этих», — сказал он и провел своим острым ногтем на полях страницы две черты. Я так спешил на квартиру, что рубашка моя взмокла от пота: мне страшно хотелось есть. После обеда опять пришлось тащиться в семинарию, чтобы перевести полстранички из Лактанция. И какой перевод!.. Тянут слово за словом: иного хоть убей, не знает, в каком времени стоит глагол, и не различит подлежащего от сказуемого. Только время пропадает даром!