С глубочайшим уважением и совершеннейшею пре-данностию имею честь быть, милостивый государь, Ваш покорнейший слуга
Иван Никитин.
21 февраля 1855 г. Воронеж.
9. Н. И. ВТОРОВУ
Милостивый государь, Николай Иваныч.
Вот сегодняшний труд, вылившийся из души *. Просмотрите, ради бога! Жаль, если он Вам не понравится. Я хотел прийти к Вам сам, но, по милости сапожника, сижу без калош (извините за откровенность). Если не найдете времени пожаловать ко мне, — пришлите завтра с кем-нибудь, сделав на полях отметки; если стихотворение удачно, — тотчас тиснем. Поздравляю Вас с весною. Я сегодня ездил в поле. Боже, как хорошо! Ручьев тысячи, звуков тысячи. Все кипит, начинает жить; видел и слышал жаворонков, грачей, скворцов, уток; теперь в ушах шум, в глазах виденная картина...
Всею душою преданный Вам
И. Никитин.
1855, 13 марта.
10. Н. И. ВТОРОВУ
Милостивый государь, Николай Иванович.
Что мне делать? Обращаюсь к Вам за советом. Легче мне нет, напротив, — ноги болят более и более, поясница тоже *. Впереди представляется мне картина меня самого, медленно умирающего, с отгнившими членами, покрытого язвами, потому что такова моя болезнь. Здесь в Сухих Гаях я один, и это уединение убивает меня не менее болезни. Тоска страшная! Родных нет никого, не на ком остановить глаз. Быть может, это тоска — ребячество, — я не спорю, но выше моих сил с нею бороться, не видя надежды к лучшему. Итак, я думаю вот что: где-нибудь около Воронежа, верст за 6 или за 7, найти удобную квартиру и поселиться в ней. Воздух и там, вне города, будет хорош, а главное, почти ежедневно я буду иметь удовольствие видеть подле себя моих близких. Как Вы посоветуете? Поговорите об этом с Иваном Ивановичем2, который и передаст Вам мое письмо. Он видел меня и доскажет то, чего я не высказал. Разумеется, Павел Иванович 3 очень добр, и здесь все к моим услугам; разумеется, что я не оставлю его деревни, если буду сколько-нибудь двигаться, но лежать полубезжизненным одному — невыносимо. К тому же, живи я около города, я могу, хотя изредка, прибегать к медицинской помощи. Подумайте, добрый Николай Иванович, как лучше сделать, а мне грустно, крепко грустно.
Всею душою преданный Вам
Иван Никитин. 1855 года, июня 23 дня.
1856
11. Н. И. ВТОРОВУ
Милостивый государь, Николай Иванович.
Благодарю Вас за «Русский вестник» и «Современник». Если у Вас есть 2 N последнего, — позвольте прочитать.
Ну, что нам делать с моими стихотворениями? Не попросить ли Нечаева выписать через почту 30 или 50 экземпляров? Это просто — мука. Вот — нужно бы представить князю 1, Майкову, Порецкому и другим. Чтоб задавили черти этого Нечаева! Посоветуйте, что делать. A propos: Вы не читали «Северной пчелы»? 2 Ф. Булгарин, говорили мне, изволил сделать взгляд на мою книжку: «Что вот-де самородка произведение, исправленное и изданное г. Д. Н. Толстым, на которого смело можно положиться, что-де в самом деле книжка вышла премилая, что у меня-де есть кипы подобных самородных произведений, да все, знаете, некогда взяться за исправления» и т. д. ..Посоветуйте насчет книг-то, ради бога, такая досада, что смерть!
Всею душою преданный Вам
И. Никитин.
1856 г., марта 24.
12. А. Н. МАЙКОВУ
Милостивый государь, Аполлон Николаевич.
Примите от меня в знак глубочайшего к Вам уважения первые опыты моего труда 1. Вижу, как он слаб и беден, но он мне дорог по тем воспоминаниям, которые с ним связаны. Я никому доселе не говорил о моей жизни: я знаю, как смешна бесплодная жалоба. Но Вы — поэт. Я могу говорить с Вами откровенно, не для того, чтобы, так сказать, напроситься на Ваше участие, я просто хочу поделиться с Вами тем, чем никогда и ни с кем не делился. Я слагаю свой скромный стих — один, в глуши. Слагал среди грязи обыденной жизни, при говоре и плоской брани извозчиков, при покупке и продаже овса и сена, при насмешках своих мещан-собратьев, которые иногда видели меня с карандашом в руке, ищущего отдохновения за безыскусственною песнью; слагал под гнетом нужды, при упреках своего... не назову последнего имени: мне слишком грустно и больно 2. Теперь, слава богу, легче: я кое-как выбился на более ровную дорогу. По крайней мере на меня не указывают пальцами, что вот дескать, черт его знает чем занимается. А если и укажут, у меня есть опора — надежда в будущем. Да, надежда. Я готов трудиться, и, может быть, бог даст мне силу, может быть, я скажу хотя одно живое слово... о, как тогда мне было бы сладко жить и как легко умереть, умереть с мыслью, что я не для того только родился, чтобы продавать овес и сено! А если я обманусь, если все это одна мечта, сам мой новый путь — печальная ошибка!., нет, лучше замолчу. Право, не знаю, почему пишу к Вам под влиянием тяжелой грусти. Может быть, потому, что в эту минуту передо мной лежит мой первый слабый труд, не выразивший полно того, что я хотел выразить.