Вчера я получил приятное известие из Москвы, что «Записки семинариста» пропущены цензурою. Разумеется, кое на что она наложила свою руку, но бог с нею! Я не сержусь... Жаль только одну сцену, где говорилось об инспекторе и о розгах. Но представьте, вот где смешное: там были стихи Кольцова:
Последние два стиха цензура не пропустила. Ведь это хорошо, не правда ли? Отрывок из записей Порошина, присланный Афанасьевым 2, не пропущен целиком на то|л основании, что говорить об императоре Павле что бы то ни было без особого на это разрешения не позволяется. Сборник 3 выйдет в свет, вероятно, ие ранее первых чисел мая. Вот Вам наши литературные новости.
Г[раф] Т[олстой] , не оправдал надежд, которые возлагало на него воронежское общество, или, лучше сказать, его лучшая часть, потому что всему-то обществу нет до него дела. По городу ходит весьма много анекдотов, в которых главную и, к сожалению, незавидную роль играет его самолюбие, любовь к поклонам, к титулованию et cetera.
Вопрос о женской гимназии остановился только за тем, что не решено, какой избрать для нее дом; когда это решится, гимназия откроется немедленно &. Городской голова успел настоять на том, чтобы плата, взимаемая с учащихся, не превышала 12 руб. сер. в год, хотя Т[олстой] был того мнения, что следует брать никак не менее 25 руб. сер. с тою целию, чтобы дочь какого-нибудь повара или кучера не занимала места рядом с дочерью лица, принадлежащего к высшему слою общества. Как же иначе? С своей точки зрения он прав. — Такое неслыханное равенство, в самом деле, было бы обидно для людей благородного происхождения.
Если к апрелю просохнут дороги и если найдутся попутчики, с которыми я мог бы ехать до Москвы, тогда я непременно поеду и буду, конечно, в Петербурге. Деньжонки у меня есть. Правда, их немного, но все же моя поездка не была бы бесполезна. Если же это предположение мне не удастся, тогда постараюсь провести весь май в деревне, отложив поездку в Москву и С.-Петербург до неопределенного времени.
Книгопродавец Крашенинников до сих пор, т. е. 3% месяца, не отвечает мне, какое думает он сделать употребление из посланных ему мною 75 руб. сер. Жаль, что Вы его не видали. Эту скотину стоило бы хорошенько пробрать. Кажется, мне остается одно средство: послать прошение к обер-полицеймейстеру с приложением почтовой расписки. Печатным словом, я полагаю, таких господ не испугаешь: наверное, этот Краш[енинников] — второй [экземпляр московского Полевого.
Будьте здоровы.
Всею душою преданный Вам
И. Никитин.
P. S. Слышно, что в Петербурге опасались каких-то беспокойств со стороны народа при объявлении ему 6 и так далее... Правда ли это? Пожалуйста, напишите.
80. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., март.
Письмо мое, посланное к Вам 10 марта, я считал слишком недостаточным, слишком кратким, потому что оно было писано второпях, в то время, когда вокруг меня толкались, рассуждали, спорили и смеялись разные лица. Поэтому я хочу поговорить с Вами на досуге, с намерением извлечь из этой беседы двоякую для себя выгоду: приятное и полезное. Первого я уже достигаю тем, что веду с Вами речь, второго, — что разбиваю в прах Ваше предположение, будто бы я пишу к Вам всегда bon gre — mal gre *, тогда как доказательство противного у Вас перед глазами: эти строки были писаны волею и охотою. Ну-с, кто из нас теперь правее — я или Вы? Извольте, извольте!.. я молчу: да не похвалится, сказано, всякая тварь перед богом. Скромный вообще, с недавнего времени и в особенности теперь, в дни великого поста и молитвы, я скромен до того, что из уст моих не выходит ни одного праздного слова: вероятно, меня осенила благодать, вследствие моей беспрестанной молитвы: «дух празднословия не даждь ми»... вероятно, так! К несчастию, я перестаю думать и о святой молитве и о тяжести греха, словом — забываю о всем, когда завожу с Вами речь. Жаль мне Вас! Вы единственная причина моих прегрешений: Вы, следовательно, за все должны отдать богу отчет, чего, однако, я никак не желаю. Я готов принять на одного себя всю ответственность за мои и даже за Ваши ошибки, если только Вы можете ошибиться, готов перенести великое наказание под условием видеть Вас и говорить с Вами, когда мне вздумается... Не сдвигайте Ваших бровей: все это шутка, не более, шутка для меня горькая, для Вас безвредная. Не знаю сам, зачем я все это говорю. Просто — я рад свободной минуте. Я похож теперь на человека, который, после долгого заключения в душных и темных стенах, вышел, наконец, на свежий воздух и спешит наглядеться на синее небо, на широкое поле, цветы и деревья.