Читать онлайн "Сочинения" - Красов Василий Иванович - RuLit

Выбрать главу

Я бы не должен забываться, Давно изведав сам себя, — Мгновенным чувством увлекаться И возмутить вас, не любя…

И мы страдаем, хоть и разно, Но горе вместе будем пить: Вы — что любили так напрасно, А я — что не могу любить.

<1843>

ПОСЛАНИЕ ПЕНЕЛОПЫ К УЛИССУ^{81}

(Героида Овидия)

Ныне твоя Пенелопа[131] это тебе посылает, Улисс[132]! Но ты не пиши мне ответа. Сам приходи. Знаю, что Троя[133] погибла, ненавистная девам данайским, Будто уж не было Трои, и не было вовсе Приама[134]. О, если б тогда, как из Спарты[135] на флоте бежал он, В ярых волнах утонул — обольститель лукавый, Я б не лежала теперь на холодном, покинутом ложе, Я б не роптала, что медленно дни так проходят,— Мне, что ищу обмануть эти долгие ночи, Праздных бы рук не томили навитые кросны[136]. И когда ж не боялась я бед еще больших, чем были? Ведь любовь же заботы полна, хлопотливого страха. Все мне троянцы, казалось, злые тебя настигают, При имени Гектора[137] вся бледнею, бывало; Если расскажут, что Гектор сразил Антилоха[138],— Антилох причинял уж нам страх несказанный; Иль Менетиас[139] погиб от незримой засады, — Плакала: хитрости ваши могли не удасться; Кровью своей Триптолем[140] раскалил ли ликийскую стрелу — С смертью его и томленье мое оживало; Кто б ни погиб, наконец, у вас — в стане ахейском,— Вечно, как льдом, цепенело влюбленное сердце. Но чистой любви поспешил он — Зевес[141] правосудный: Пал Илион навсегда от бесстрашного мужа! Вспять возвратились вожди, алтари закурились, Отчим богам отдана дорогая добыча. Жены за милых мужей несут благодарные жертвы, — А они все про славу поют — победители Трои! Дивятся им строгие старцы, и пугливые девы дивятся; Супруга, на вые повиснув, слушает речи супруга. И иной же из них на столе представляет свирепые бои, Малою каплей вина целый Пергам[142] нарисует: Здесь протекал Симоис, там стонало гигейское поле, Здесь был высокий чертог злополучного старца Приама, Сюда вот Аякс[143], сюда же Улисс устремлялся, Здесь весь растерзанный Гектор пугал бурно мчавшихся коней, Все это нашему сыну родному (о тебе я спросить посылала) Нестор сказал престарелый, а после дитя мне сказало. Сказало оно, как зарезаны Рез и Долона[144], Как этот был сном, тот лукавой изменой был предан. Дерзнул ты, о! слишком и слишком своих позабывший, Ночью прокрасться коварно к фригийскому стану, И только вас двое, — отважные! стольких мужей умертвить. Но то хорошо, что ты был осторожен, что ты обо мне прежде вспомнил; Даже ужас объял твою грудь, когда ты, победитель, промчал, Другом сказавшись врагам, через стан их коней исмаирских[145]. Но что для меня, что мышцами сильных разметан В прах Илион, что поле теперь, где стена возвышалась, — Если я все остаюсь, как была, когда Троя стояла, Если по-прежнему все милого сердцу не вижу? Пусть его нет для других, для меня же Пергам остается, Где пленным волом уже пашет пришлец-победитель,— Уж жатва, где Троя была, и ярко, роскошно Земля зацвела, потучнев от фригийския крови; Полупогребенные кости мужей поражает Выгнутый плуг; руины трава уж покрыла. Тебя только нет, победитель! — И узнать не могу я, Зачем ты, жестокий, в какой стороне остаешься! Кто к сим брегам не направит кормы чужедальней, Отсель не уйдет, о тебе без многих и долгих расспросов; Ему, чтоб вручил тебе (если он где повстречает), Свиток всегда я отдам — там знакомую руку увидишь. Мы посылали уж в Пилос, в землю нелейскую Старого Нестора; в Пилос дошли лишь неверные слухи; Мы посылали и в Спарту, но правды и в Спарте не знают. В каких ты странах поселился, о! где ты безжалостно медлишь? Лучше б стояли поныне Феба[146] высокие стены! Сержусь малодушная я, увы! на свои уж обеты. Знала бы, где ты сражаешься, только б войны и боялась, С многими жалобы те же, долю одну бы делила. Чего я боюся — не знаю; однако всего же, всего я боюся. Безумная! — Горю конца уж не вижу… Сколько на море опасностей, сколько их суша скрывает, Столько причин все ищу я отсутствию долгому друга. Подчас и безумно помыслю: какое у вас сладострастье, И ты уже, может, пленен чужеземной любовью, Может быть, с нею и речи заводишь, Какую ты дома простую покинул супругу: Только что прясть она грубые нити умеет. Пусть ошибаюсь, и грешное слово пусть ветер развеет. Ужели ты, вольный, в разврате отсутствовать хочешь? — Меня ж с одинокого ложа сойти принуждает Родитель Икарий[147] — бранит мою долгую верность; Но пусть, что угодно ему: я твоя, и твоей я должна называться; Пенелопа — останусь я вечно супругой Улисса. Он же стыдливой мольбой и святыней моей сокрушается И сам свое сердце смиряет. Дулийцы, самосцы и те, что высокий Ядинт посылает, Толпой сладострастной ко мне женихи набежали; Уж твоим завладели двором, и никто удержать их не может. Так верное сердце мое, а богатства Улиссовы гибнут. Что я тебе расскажу о Пизандре, свирепом Медонте, Эвримахе, о жадной душе Антиноя[148], И о всех, что на стыд себе ты питаешь Чрез труд и чрез кровь добытым достояньем? Ир[149] неимущий и жалкий Медантес[150] — последний из смертных,— Крайний нам стыд и позор! — и они обижать тебя смеют. Трое нас здесь беззащитных: робкая сердцем супруга, Да старец Лаэрт[151], да наш Телемак[152] — еще отрок. Он же недавно едва не погиб у меня через козни, Когда собрался было в Пилос, нашим не внемля советам. Но молю, да велят это боги — по ходу судеб неизменных, — Чтоб сын наш, в минуту кончины, и мне и тебе закрыл очи. Но здесь — ни Лаэрт, ко брани уже неспособный, Царством управить не может, теснимый от злобных соседей (Только бы жил Телемак: он будет и храбрый защитник, Хоть отроку ныне ему нужна родителя помощь), Ни я — отогнать не могу врагов от нашего крова: Ты возвратись к нам скорее, наша защита и пристань! Есть — и молюсь, чтобы жил он! — сын у тебя; его, в нежные лета, Ты должен всему обучить, чтоб был он достойным героем, Спеши на Лаэрта взглянуть и навеки сомкнуть ему вежды: Он последний, судьбою назначенный срок доживает; И я, что ребенком тебя проводила, — наверно, Когда возвратишься домой, тебе покажусь уж старушкой.