(К Марфе.)
А ты, скорбящая царица!
Ликуй, как шествуя на брак!
Он кровь заговорил... Он мрак
Прогнал... Светла твоя столица,
Россия! Ты, как день, светла!
Врагами рытая могила
Врагов твоих и пожрала!
Твой сын!.. Я вижу Михаила:
Твой сын царем... и твой супруг...
Все трое радостны вы вдруг —
И с вами ваш народ четвертый!
Блеснет заря... еще заря,
Еще!.. И, терем сей отверстый,
Ты не задержишь мать царя!
Где ж Никанор?.. Бежит!.. Уж скоро!.
Царица — в путь! Отднесь не плачь!»
Сказав, с полупотухшим взором
Идет под шумный свой Кивач.
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Он угадал — заря сгорела,
Еще заря, еще... Сидела
Карелка смирно у окна
И вдруг: «Отец мой!» — закричала.
И мигом с лестницы сбежала,
И уж на озере... волна
Челнок от брега отшибает.
Она к воде... челнок хватает,
Ведет, умея, мимо луд[58],
А он, пловец наш, убирает
И руль и парус: он уж тут,
Он тут — посол наш добродушный,
Наш умный, добрый Никанор;
Он видел и Москву и двор,
И матери царя — радушный —
Он свиток тайный ей принес.
А чьих в нем видны капли слез?..
Но дева в выраженьях сельских
Родному хочет все сказать,
Его голубит по-карельски:
Спешит одной рукой обнять,
Другой по вые вдоль ласкает;
Целует в щеки и в уста
И красным солнцем называет...[59]
Но их уж ждут!.. Скорей туда...
Ночь. Бледно теплясь, догорает
Лампада. Поздно! Терем тих!
И то встает, то упадает
Перед иконами святых
Царева мать. Она читала,
Она свой свиток уж прочла
И строки, как живых, лобзала,
Слезами — слезы залила.
Они уж там!.. Уж Русь иная:
«О, пробудись, страна родная!
Он пал, самоохотный царь![60]
Зови царей своих законных!
Вдовеет трон твой и алтарь!..
Мы кровь уймем, утишим стоны:
Как любим русских мы людей —
Бог видит!.. Мы не мстим!.. Любовью
Сзовем мы верных и друзей,
И до кончины наших дней
За кровь не воздадим мы кровью...
Как жажду видеть я Москву,
Читать любовь там в каждом взоре
И приклонить свою главу
К святым мощам в святом соборе!»
. . . . . . . . . . . . . . .
Карельцы уж неробко ходят
Близ терема: уж он и тих
И пуст! Не остановит их
Стрелец с пищалью. И заходят,
И смотрят всё там, и назад
Опять выходят, рассуждая...
Им часто дева молодая
Рассказывает... Всякий рад;
Рассказы сладки про былое!..
Но что о прежнем вспоминать?
Оно прошло уж, время злое!..
И кроткая царева мать
Давно уж на Москве. А терем?[61]
С годами тихо он ветшал,
Но раз нашел с Онеги вал...
И чем преданье мы проверим?..
Теперь уж с давних, давних лет
Былого терема там нет.
Между 1828-1830
ИОВ
СВОБОДНОЕ ПОДРАЖАНИЕ СВЯЩЕННОЙ КНИГЕ ИОВА
(Отрывки)
Семь знойных отпылали дней,
Семь летних протекли ночей
В отчизне пальм и аромата:
Сквозь синий воздух — реки злата
И реки пурпура лились,
И от востока до заката
Без грома молнии неслись
И над оазами сияли
(Тревожа сон пустынных птиц)
Разливы пылкие зарниц;
Или серебряные звезды
Блистали радостью очей
На круглом густо-синем своде;
Или, как млечная река,
На яхонт неба облака
Взбегали: виделись пещеры,
Картины гор и городов,
И выступали дромадеры,
Глотая звезды...[62] Чудно все
На пышном небе Аравийском
В краю песков Авситидийском,
В стране оазисов и пальм...
Так семь ночей прошли в пустыне, —
С тех пор как трое из друзей
(И каждый от земли своей)
Пришли об Иове проведать.
И были те друзья — цари
Или властители. — И первый
Елиафаз был Феманин,
Потомок от сынов Исава;
С другой страны пришел другой: —
Валдад, властитель из Савхеи,
Ховарского Амнона сын;
Ко дню назначенному прибыл
И третий из друзей: то был
Софар — и был он царь Минийский.
Страдальца вид их поразил,
Пришли и — друга не узнали!
Вотще знакомых черт искали,
Уставя на него глаза:
Кругом его была зараза
И Бога гневного гроза;
На нем белелася проказа
От головы до самых ног!
Живой мертвец — он изнемог...
Лишь кости, в судоргах, стучали!..
И горько, горько зарыдали
Друзья, узрев всю меру зла...
Но скорбь уста им заперла:
Склонив главы, они молчали,
Не смея друга утешать...
И чем утешить? Что сказать?!
Но, растерзав свои одежды,
Насыпав праху на главы
И взбросив вверх по горсти праха,
Семь дней и семь ночей сидели
При дружном ложе на земле.
вернуться
Лудами называют здесь подводные мели.
вернуться
Простой здешний народ приветствует, кого хочет обласкать, названием «красное солнышко».
вернуться
В милостивой грамоте, пожалованной в 1613 году царем Михаилом Федоровичем Романовым тем, кои оказали услуги матери его Марфе Иоанновне во время заточения ее в Выгозерскон стане, царствование Бориса Годунова названо самоохотною державою.
вернуться
Не имея возможности посетить лично те места древней Заонежской пятины, где находилась в печальном заточении родоначальница Романовых, я просил одного из здешних чиновников (Мих. Алекс. Ксил), бывавшего в Толвуйской вотчине, описать мне, как он их видел. Нижеследующее есть сообщенное им сведение. Я помещаю его без всякой перемены: «В 1827 году в июне месяце, случайно проезжая через Толвуйский погост, я любопытствовал узнать о месте, на коем некогда стоял уединенный терем знаменитой страдалицы, царицы Марфы Иоанновны. Некоторые из старожилов удовлетворили несколько любопытству моему. Мне показали, позади крестьянских строений, в прямой почти линии с церковью (на месте коей существовал в древности монастырь), небольшую площадку, огороженную тыном; внутренность оной поросла крапивою и репейником, но инде желтеются подсолнечники; всё, что уцелело от бывшего терема, есть фундамент, складенный из огромных камней булыжника, коего на берегах озера Онеги находится во множестве. Место, на коем стоял терем, несколько возвышенно: но, судя по пространству фундамента, жилище Государыни Русской не было обширно. Вид на север. Окрестности не представляют ничего приятного для взора, и осенью, когда необозримая Онега шумит и волнуется, места сии должны быть еще печальнее. Вдали — на горизонте — синеются берега Чолмужской волости, где живут так называемые обельные крестьяне: влево, к северо-западу, виден остров, принадлежащий Палеостровскому монастырю, где покоятся мощи св. угодника. Возвращаясь к церкви Толвуйской, мне показали, возле самой ограды, огромный камень, на коем (но в котором году, неизвестно) казнено четвертованием несколько злодеев, дерзнувших наложить святотатственные руки на бывшего в то время (в монастыре) архимандрита».
вернуться
Поэтическое выражение Аравийских поэтов: они представляют облака верблюдами, пожирающими звезды... Так, в одной из своих од (в оде на взятие Измаила) и наш Державин говорит: «и рыбы ходят в небесах». Здесь рыбами названы облака.