— Ничего страшного, — просто сказал человек. — Давайте я сверху напишу, что вы сказали. Хорошо… Послушайте, — сделал он паузу, — тут наш товарищ только что видел, как вы отдали свой хлеб женщине?..
Ксения Марковна кивнула и подобие улыбки мелькнуло в ее глазах.
— Разве у вас есть лишний хлеб! Вы можете отдавать свой паек первому попавшемуся человеку на улице?
— Она плакала. У нее ребенок.
В разговор вступила женщина:
— Но вы отдали не свой хлеб. Вы столько не получаете. Там было больше… Это странно. Откуда у вас лишний хлеб?..
— У меня нет лишнего хлеба, — тихо сказала Ксения Марковна.
— У вас нет лишнего хлеба, а хлебом разбрасываетесь! — строго потребовала: — Отвечайте, откуда у вас лишний хлеб.
У Ксении Марковны задрожали колени, никогда в жизни она не оказывалась в положении преступницы. Попыталась улыбнуться, но не потому, что хотела расположить к себе допрашивающих ее людей, а потому, что увидела: то расстояние, которое их разделяло, — его не преодолеть. Они никогда не скажут: «Ксения Марковна, расскажите нам, какие они — дети»! Они твердо знают, что отдавать свой хлеб детям просто так нельзя.
Ее тренированный педагогический ум представил их такими, какими они были в детстве, — в детских брючках и юбочках. Там они были нормальными детьми. Но у них были другие учителя. Она сказала:
— Я пометила крестиками школьников, которые еще живы. Помогите им, чем можете, — они находятся в очень, очень плохом состоянии… — И взялась за сумку.
— Ксения Марковна, покажите-ка вашу карточку, — сказал ответственный товарищ.
Учительница положила карточку на стол и повернулась к выходу. Они увидели в карточке вырезанные талоны.
— Ксения Марковна, что вы! Мы не отбираем у вас карточку. Вы отзывчивая женщина, но вы не смейте отдавать то, что положено вам. Мы с вами не отвечаем за каждую разиню, которая теряет карточки. Что касается детей, мы знаем их настоящее положение…
Учительница закрутила платок вокруг головы, натянула варежки и вышла на улицу. Ничего Ксения Марковна не хотела знать, ни о чем не хотела помнить — внутри стало просторно. Теперь она может думать о чем угодно, идти куда глядят глаза. Но это была горькая свобода, и слезы сожалений, которым не было конца, побежали по щекам.
Горе тому, кто верил прекрасному в этой жизни.
Еще ночью поняла, что не хочет умереть ни в постели, ни в темных тесных дворах, ни на улице, где ее тело тотчас заметят и слабые руки всю обшарят. Она уйдет в поле, где много неба, а под снегом трава. В поле убит Сева — и ее место тоже там.
Она спросила мужчину, тащившего за веревку санки с несколькими дощечками:
— Вы не знаете, как можно выйти за город?
Он не удивился. Только поинтересовался, не думает ли она, что за городом дров больше. Размышлял долго. Его озябший нос висел над нею.
— Идите до Московского вокзала, а оттуда по путям: станции «Сортировочная», «Фарфоровый пост»… Там уже поле…
Она пошла серединой улицы, как шли все. Пошла быстро, даже дыхания перестало хватать, — потому что шла к Севе, потому что солнце, купаясь в искристом воздухе, уже заходило за дома. В ту же сторону шла она не одна: кажется, вся улица двинулась туда — в поле, к мужьям, братьям, детям. Казалось, невидимые волны человеческих стремлений пронизывали морозный воздух и, не сталкивая между собой, влекли каждого к его собственному пределу.
…Некоторое время ее и других идущих держали в парадной дома. В порыжевшем на закате небе раскаленно визжали снаряды и падали с глухим грохотом сердито и не страшно. Потом она снова шла, но теперь почему-то с нею не было сумки.
Потом промчалась пожарная машина. Потом прошла дом, в котором когда-то побывала в детстве, — он был разрушен.
Увидев вокзал, заволновалась, но вокзал был закрыт. Спросила мужчину — мужчины должны знать, где поля, на которых они воюют. Учительница, наверно, показалась прохожему смешной. Он растягивал губы, посматривая на маленькую, решительно настроенную женщину, не понимающую, что искать поле — это просто смешно. Он был очень грязен — и лицо, и пальто, зубы были тоже черны.
— Дамочка, идите по десятому маршруту, помните, как «десятка» ходила? Дойдете до Ржевки, до кольца, а там п-о-о-лей этих! — выбирайте, какое понравится, — и снова показал черные зубы.
Она шла мимо дворов с разобранными заборами, развалин домов, булочных с толпенками меняльщиков, солдат с опухшими лицами, баррикад, с проходами для проезда, мимо надолбов…