Чтоб не сгибнуть в глухих океанах,
А цвести, пламенеть и питать,
И в подземных, огненных странах
К небесам врата отыскать.
201
Осенние сумерки — шуба,
Осенние сумерки — шуба,
А зимние — бабий шугай,
Пролетние — отрочьи губы,
Весна же — вся солнце и рай.
У шубы дремуча опушка,
Медвежья, лесная душа,
В шугае ж вещунья-кукушка
Тоскует, изнанкой шурша.
Пролетье с весною — услада,
Их выпить бы бражным ковшом…
Есть в отроках хмель винограда,
Брак солнца с надгубным пушком.
Живые, нагие, благие,
О, сумерки Божьих зрачков,
В вас желтый Китай и Россия
Сошлися для вязки снопов."
Тучна, златоплодна пшеница,
В зерне есть коленце, пупок…
Сгинь Запад — Змея и Блудница, —
Наш суженый — отрок Восток!
Есть кровное в пагоде, в срубе —
Прозреть, окунуться в зенит…
У русского мальца на губе
Китайское солнце горит.
202
Олений гусак сладкозвучнее Глинки
Олений гусак сладкозвучнее Глинки,
Стерляжьи молоки Вердена нежней,
А бабкина пряжа, печные тропинки
Лучистее славы и неба святей.
Что небо — несытое, утлое брюхо,
Где звезды роятся глазастее сов.
Покорствуя пряхе, два Огненных Духа
Сплетают мережи на песенный лов.
Один орлеокий, с крылом лиловатым
Пред лаптем столетним слагает свой щит,
Другой тихосветный и схожий с закатом,
Кудельную память жезлом ворошит:
«Припомни, родная, карельского князя,
Бобровые реки и куньи леса»…
В державном граните, в палящем алмазе
Поют Алконосты и дум голоса.
Под сон-веретенце печные тропинки
Уводят в алмаз, в шамаханский узор…
Как стерлядь в прибое, как в музыке Глинки
Ныряет душа с незапамятных пор.
О, русская доля — кувшинковый волос,
И вербная кожа девичьих локтей,
Есть слухи, что сердце твое раскололось,
Что умерла прялка и скрипки лаптей,
Что в куньем раю громыхает Чикаго,
И Сиринам в гнезда Париж заглянул.
Не лжет ли перо, не лукава ль бумага,
Что струнного Спаса пожрал Вельзевул?
Что бабкина пряжа скуднее Вердена,
Руслан и Людмила в клубке не живут…
Как морж в солнопек, раздышалися стены, —
В них глубь океана, забвенье и суд.
203-206
Поэту Сергею Есенину
I
Оттого в глазах моих просинь
Оттого в глазах моих просинь,
Что я сын Великих Озер.
Точит сизую киноварь осень
На родной, беломорский простор.
На закате плещут тюлени,
Загляделся в озеро чум…
Златороги мои олени —
Табуны напевов и дум.
Потянуло душу, как гуся,
В голубой полуденный край;
Там Микола и Светлый Исусе
Уготовят пшеничный рай!
Прихожу. Вижу избы — горы,
На водах — стальные киты…
Я запел про синие боры,
Про Сосновый Звон и скиты.
Мне ученые люди сказали:
«К чему святые слова?
Укоротьте поддевку до талии
И обузьте у ней рукава!»
Я заплакал Братскими Песнями,
Порешили: «в рифме не смел!»
Зажурчал я ручьями полесными
И Лесные Были пропел.
В поучение дали мне Игоря
Северянина пудреный том.
Сердце поняло: заживо выгорят
Те, кто смерти задет крылом.
Лихолетья часы железные
Возвестили войны пожар,
И Мирские Думы болезные
Я принес отчизне, как дар.
Рассказал, как еловые куколи
Осеняют солдатскую мать,
И бумажные дятлы загукали:
«Не поэт он, а буквенный тать!
«Русь Христа променяла на Платовых,
Рай мужицкий — ребяческий бред»…
Но с Рязанских полей коловратовых
Вдруг забрезжил конопляный свет.