Иоанн. Глубже, нежели я полагал, ты проник в слова нашего отца. И твое последнее соображение убеждает меня, что восходящий должен оставить все и превзойти собственный интеллект, так как бесконечная сила не может быть постигнута силой ограниченной.
Кардинал. Меня радуют ваши успехи, а также то, что я говорил с людьми, которые в меру их понимания умеют оценить сказанное.
Бернард. Хотя я твердо убежден, что из сказанного выше во все дни моей жизни можно будет извлекать пищу для размышления, развивать его в ряде изложений и всегда добиваться успеха, все же теперь нам бы лучше руководствоваться каким-нибудь чувственным представлением — в особенности относительно того, каким образом вечное есть все сразу и как в «теперь» присутствует целокупность вечности, — чтобы затем, отбросив представление, вознестись от него превыше всего чувственного.
Кардинал. Постараюсь. Я возьму в качестве примера всем нам на деле известную детскую игру в волчок. Мальчик запускает волчок и, запуская, в то же время удерживает при помощи обвитой вокруг волчка веревки. И чем больше сила руки, тем быстрее вращается волчок, так что кажется, когда он находится в наибольшем движении, что он стоит и покоится; и дети тогда говорят, что волчок успокоился. Итак, опишем круг BC, который вращается над A, наподобие верхнего круга волчка. И пусть другой круг — E — будет закреплен. Разве не представляется, что подвижный круг тем меньше движется, чем быстрее вращается?
Бернард. Конечно, представляется, и это мы видели детьми.
Кардинал. Тогда допустим, что возможность находиться в движении присутствует в круге в смысле действительности, то есть что он действительно движется столь быстро, сколь это возможно; разве в таком случае он не покоился бы совершенно?
Бернард. Из-за такой стремительной скорости нельзя было бы заметить никакой последовательности движений, так что без этой последовательности нельзя было бы воспринять и движения.
Иоанн. Когда движение достигло бы предельной скорости, то точки B и C оказались бы в один и тот же момент времени против пункта D неподвижного круга, причем одна точка, например B, не опережала бы по времени C, — в этом случае движение не было бы наибольшим и бесконечным, — и тем не менее это было бы не движение, но покой, поскольку ни в какой момент времени эти точки не были бы удалены от неподвижной D.
Кардинал. Ты прав, отец. Это наибольшее движение было бы в то же время и наименьшим, и — никаким.
Бернард. По необходимости представляется, что это так.
Кардинал. Но не получалось бы в таком случае, что противоположные друг другу точки B и C были бы всегда как вместе с D, так всегда и вместе с точкой, которая ей противоположна, то есть с Е?
Иоанн. Несомненно.
Кардинал. Но не так же ли и со всеми промежуточными точками круга BC?
Иоанн. Так же.
Кардинал. Следовательно, круг, хотя бы он и был наибольшим, в каждый момент времени совпадал бы с точкой D, хотя бы точка D и была наименьшей. И не только с точкой D и E, но и со всякой точкой круга DE.
Иоанн. Так бы это и было.
Кардинал. Итак, ограничимся тем, что с помощью данного представления мы образно можем до некоторой степени видеть-если круг BC будет у нас вечностью, а другой, DE, — временем, — что нет противоречия в утверждениях: «Вечность сразу и целиком присутствует в любой точке времени»; «Бог — начало и конец — сразу и целиком присутствует во всем» — и других такого же рода.
Бернард. Кроме того, я усматриваю еще одно весьма значительное обстоятельство.
Иоанн. Какое это?
Бернард. В Боге наши здешние расстояния ни в коем случае не являются расстояниями. Так, точки D и E отстоят одна от другой на диаметр круга, противоположными точками которого они являются, но не в Боге. Когда B приходит к D, оно находится одновременно и в E. Поэтому все, что взаимно отстоит во времени в этом мире, находится перед лицом Бога одновременно; и то, что — будучи противоположным — отстоит одно от другого, там соединено; и что здесь различно, там тождественно.