В комнате у меня за спиной раздался голос, очень тихий, но очень серьезный:
— Выйдите сейчас же, буду стрелять.
Голос принадлежал светловолосой толстенькой служанке, и a нем слышался испуг. Я быстро нагнулся — на случай если они вправду вздумает стрелять. За окном уже светало, и я увидел силуэт на кровати — она сидела, вытянув руку с маленьким черным предметом.
— Это я, — прошептал я.
— А, вы! — Но рука с черным предметом не опустилась.
— Вы с ними в доле? — спросил я и осторожно шагнул к кровати.
— Делаю, что приказано, и держу язык за зубами, а в бандиты к ним не нанималась.
— Хорошо. — Я сделал еще несколько шагов к кровати, уже быстрее. — Если связать простыни, смогу я спуститься из окна на следующий этаж?
— Не знаю. Ой! Что вы делаете!
Я держал ее пистолет — автоматический, тридцать второго калибра — одной рукой, а запястье другой и выворачивал.
— Отпустите! — приказал я.
И она отпустила.
Я отошел назад, поднял кинжал, который бросил возле спинки кровати.
Потом на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Тишина. Я тихо открыл дверь и ничего не услышал, ничего не увидел в сумраке. Дверь Минни была открыта, наверное, с тех пор, как я вывалился из комнаты. Того, с чем я боролся, там не было. Я вошел к Минни и включил свет. Она лежала, как прежде, забывшись тяжелым сном. Я спрятал пистолет в карман, стянул одеяло, поднял Минни, перенес в комнату служанки, свалил к ней на кровать и сказал:
— Попробуйте привести ее в чувство.
— Проснется немного погодя: они все просыпаются.
— Вон что, — сказал я и пошел вниз, на пятый этаж, к Габриэле.
Комната Габриэлы была пуста. Шляпа и пальто Коллинсона исчезли, исчезла одежда, которую она унесла в ванную, и окровавленная ночная рубашка тоже.
Я стал осыпать эту парочку проклятиями, и, хоть старался не обделить ни того, ни другого, больше все-таки досталось Коллинсону; потом выключил свет и побежал вниз по парадной лестнице — избитый, изодранный, растерзанный, с окровавленным кинжалом в одной руке, с пистолетом в другой, — и на лице у меня, наверное, было такое же осатанение, как в душе. До второго этажа я ничего не слышал. А тут снизу донесся звук, напоминавший отдаленный гром. Сбежав по последнему маршу, я понял, что кто-то ломится в парадную дверь. Хорошо бы этот кто-то был в синем мундире. Я подошел к двери, отпер ее и распахнул.
С ошалелыми глазами, встрепанный и бледный, передо мной стоял Эрик Коллинсон.
— Где Габи? — задыхаясь, спросил он.
— Кретин, — сказал я и ударил его по лицу пистолетом.
Он согнулся, уперся руками в стены передней, постоял так и медленно выпрямился. Из угла рта у него текла кровь.
— Где Габи? — упрямо повторил он.
— Где вы ее оставили?
— Здесь. Я собирался ее увезти. Она просила. Послала мена разведать, нет ли кого на улице. Вернулся — дверь заперта.
— Чем вы думаете? — прорычал я. — Она вас обманула — все хочет спасти от этого идиотского проклятия. Я вам что велел делать? Ну ладно, надо искать ее.
Ни в одной из комнат, прилегавших к вестибюлю, ее не оказалось. Не погасив в них свет, мы побежали по главному коридору.
Из двери сбоку выскочил кто-то маленький, в белой пижаме, и повис у меня на поясе, чуть не опрокинув. Он издавал нечленораздельные звуки. Я оторвал его от себя и увидел, что это мальчик Мануэль. Слезы текли по его испуганному лицу и мешали ему говорить.
— Успокойся, — сказал я. — А то я не пойму ни слова.
Я разобрал:
— Он убить ее хочет.
— Кто кого хочет убить? — спросил я. — Говори медленнее.
Медленнее он говорить не стал, но я расслышал «папа» и «мама».
— Папа хочет убить маму? — спросил я, потому что такая расстановка казалась более вероятной.
Он кивнул.
— Где?
Дрожащей рукой он показал на железную дверь в конце коридора. Я пошел туда, но остановился.
— Слушай, мальчик, — стал торговаться я. — Я хочу помочь твоей маме, но сперва мне надо узнать, где мисс Леггет. Ты знаешь, где она?
— Там, с ними, — крикнул он. — Скорей, скорей!
— Так. Пошли, Коллинсон. — И мы кинулись к железной двери.
Дверь была закрыта, но не заперта. Белый алтарь сверкал хрусталем и серебром под ярким лучом голубого света, протянувшимся наискось от карниза здания.