— До замужества вы были девушкой?
— Да. Была. Я и сейчас…
— Тут не из-за чего волноваться. Как и у многих, у вас на этот счет идиотские понятия. К тому же вы привыкли к наркотикам. Правильно?
Она кивнула.
— А наркотики, — продолжал он, — подавляют половые потребности, притупляют желание, поэтому естественные, нормальные желания других людей начинают казаться ненормальными. Эрик же слишком сильно любил вас, был молод, видимо, неопытен, а значит, неловок. К чему выдумывать что-то ужасное?
— Дело не только в Эрике, — объяснила она. — Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу! Почему мужчины… Почему все, с кем я…
— Вы, случаем, не обо мне говорите? — спросил я.
— Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?
— Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?
— Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.
— И то правда, — согласился я. — Но при чем тут проклятье? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?
— Скорее смешон, — сказала она с горечью.
— Давно это было?
— Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне… мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и…
— А откуда вам известно, — проворчал я, — что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них — даже искренне.
Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.
— Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.
— Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, — и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.
— Вы хотите сказать….
— Я докажу, что ваше проклятие — сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.
Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.
— Значит, договорились, — сказал я. — Как вы собираетесь жить?
— Я… я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду… Вы действительно…
— Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.
— Хорошо, — согласилась она.
Я посмотрел на часы и встал:
— А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.
Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:
— Мне понадобится морфий.
— Само собой. Какая у вас дневная норма?
— Пять… десять гран.
— Совсем немного, — сказал я и как бы мимоходом спросил: — Он доставляет вам удовольствие?
— Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.
— Начитались газет Херста, — сказал я. — У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться — як вашим услугам. Дело несложное.
Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.
— Уходите, — выкрикнула она. — С меня достаточно обещаний и уверений. Больше я сегодня не выдержу. И так будто пьяная. Пожалуйста, уходите.
— Хорошо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи… и спасибо.
Я прошел в свою комнату и закрыл дверь. Мики свинчивал с бутылки крышку. Колени у него были в пыли. Он придурковато улыбнулся и сказал:
— Обольститель! Чего ты добиваешься? Захотелось обзавестись семьей?
— Тише. Что нового?
— Окружные умники убрались восвояси. Когда я возвращался из кафе, рыжая сиделка торчала у замочной скважины. Я отогнал.
— И занял ее место? — спросил я, кивнув на его грязные колени.
Но Мики трудно смутить.
— Черт, нет, конечно, — ответил он. — Она торчала у другой двери, в коридоре.
20. ДОМ НАД БУХТОЙ
Я вывел из гаража машину Фицстивена и отвез Габриэлу с миссис Херман в дом над бухтой. Габриэла была в подавленном настроении. Она пыталась улыбаться, когда к ней обращались, но сама ни с кем не заговаривала. Я решил, что ее угнетает мысль о возвращении в дом, где она жила с Коллинсоном, но, когда мы приехали, вошла туда без видимой неохоты и от пребывания там мрачнее не стала.