Я подкрался к окну и, прижавшись к стене, вперился в темноту, однако так и не увидел, есть ли кто-то наверху: между крышей и моим окном был слишком большой перепад. Десять минут я не отрываясь наблюдал одним глазом за домом напротив, в результате чего лишь свернул себе шею. Затем, добравшись до телефона, я попросил коридорную прислать дежурного полицейского.
Им оказался упитанный малый с белыми усами и маленькой, как у ребенка, головкой. Крохотная шляпа была сдвинута на затылок. Звали его Кивер. Узнав, что в меня стреляли, он ужасно разволновался.
Следом за Кивером пришел управляющий отелем, дородный мужчина, бесподобно владеющий собой. Моя история не произвела на него никакого впечатления. Воспринял он ее с притворным испугом уличного факира, которому не удался фокус.
Мы рискнули включить свет, ввернув новую лампочку, но опять засвистели пули. В стене появилось еще десять дырок.
Полицейские приходили и уходили, безуспешно пытаясь обнаружить стрелявших. Позвонил Нунен. Сначала он говорил с сержантом, ответственным за проведение операции, а затем попросил к телефону меня.
— Представляешь, только что узнал, что в тебя стреляли, — сообщил он. — Кто бы это мог быть, как ты думаешь?
— Понятия не имею, — соврал я.
— Ты цел?
— Цел.
— И на том спасибо, — с облегчением вздохнул он. — Ничего, дай срок, мы эту пташку выловим. Никуда от нас не уйдет. Хочешь, я оставлю у тебя двоих ребят, если тебе так спокойнее?
— Нет, благодарю.
— А может, все-таки пусть остаются?
— Спасибо, не стоит.
Он взял с меня слово, что в случае чего я ему тут же позвоню, заверил, что вся полиция города Берсвилла к моим услугам, намекнул, что, если со мной что-нибудь случится, он этого не переживет, — и только тогда отстал.
Полицейские ушли. Я перенес вещи в другой, более безопасный номер, переоделся и отправился на Харрикен-стрит, на свидание с Сиплым.
Дверь мне открыла Дина Брэнд. Ее полные, чувственные губы на этот раз были накрашены ровно, но русые волосы так же плохо расчесаны, пробор неровный, а оранжевое шелковое платье в пятнах.
— Тебя еще не убили? — удивилась она. — А ты живучий. Заходи.
Мы вошли в захламленную гостиную. Дэн Рольф и Макс Тейлер играли в карты. Рольф кивнул, а Тейлер привстал и пожал мне руку.
— Говорят, ты объявил Берсвиллу войну, — просипел он.
— Я тут ни при чем. У меня есть клиент, который хочет проветрить этот нужник.
— Не хочет, а хотел, — поправил меня Сиплый, когда мы сели за стол. — Делать тебе больше нечего.
Тут я произнес целую речь:
— Видишь ли, мне не нравится, как Берсвилл со мной обошелся, а сейчас я могу взять реванш. Насколько я понимаю, ты)пять вернулся в шайку, снова ходишь с ними в обнимку, все обиды побоку, верно? Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое. Было время, когда и я хотел того же. Если бы меня оставили в покое, я, быть может, ехал бы сейчас назад, в Сан-Франциско. Но меня в покое не оставляют. Взять хотя бы толстяка Нунена. За два дня он дважды пытался меня прикончить. Не слишком ли часто? А теперь настала моя очередь за ним поохотиться, и в этом удовольствии я себе отказать не могу. Пришло время собирать берсвиллскую жатву. Этим-то я и займусь.
— Если останешься жив, — заметил Сиплый.
— Естественно, — согласился я. — Сегодня утром, например, я вычитал в газете, что какой-то парень ел в постели эклер с шоколадным кремом, подавился и помер.
— Хорошая история, — вставила Дина Брэнд, развалившись в кресле, — только в сегодняшней газете ничего такого нет. — Она закурила и швырнула спичку за диван.
Чахоточный собрал разбросанные по столу карты и стал их бесцельно тасовать.
— Уилсон хочет, чтобы ты взял себе эти десять тысяч, — нахмурившись, сказал Тейлер. — Чего ты упрямишься?
— Склочный у меня нрав, вот беда, — сказал я. — Терпеть не могу, когда людей убивают.
— Смотри, сыграешь в ящик. Я-то против тебя ничего не имею. Ты Нунена от меня отвадил. Поэтому и говорю: плюнь и возвращайся во Фриско.
— И я против тебя ничего не имею, — сказал я. — Поэтому и говорю: порви с ними. Один раз они уже тебя обманули. И еще обманут. И потом, они плохо кончат. Выходи из игры, пока не поздно.
— За меня не бойся, — сказал он. — Я себя в обиду не дам.
— Охотно верю. Но ведь ты же сам знаешь: долго они все равно не протянут. Ты уже сливки снял — пора и когти рвать.
— Парень ты не промах, не спорю, — сказал он, покачав своей маленькой черной головкой. — Но и тебе не удастся расколоть этот орешек. Он тебе не по зубам. Если бы я считал, что это тебе по силам, я бы перешел на твою сторону. Сам знаешь, как я отношусь к Нунену. Но тебе их не одолеть. Никогда. Отступись.